Пропавшие без вести
Шрифт:
— Тебе-то туда зачем? Ведь тебя бы там к ногтю! — возразил Балашов.
— Ну уж и к ногтю! Люди-то познаются на деле! Делом могли бы проверить. Я ведь готов на все. Ничего не боюсь. Приказали бы немецкого коменданта убить. Мне все нипочем! — похвалился Митька. — Слушай, Иван, — неожиданно обратился он к Балашову, — у меня в ТБЦ есть землячок капитан. Я в форлагере его карточку заменил на солдатскую, а ты попроси у ребят, чтобы они в медицине сделали то же. Буханки три хлебушка писарям ТБЦ можно сунуть. Для друга и больше всегда найду!
—
Шиков смутился.
— Я тоже так понимаю, — сказал он, — я бы сам ничего за это не взял, да люди не все одинаковы!
Балашов записал личный номер и фамилию шиковского «землячка капитана», дал ее в ТБЦ, а наутро передал Шикову список в десяток фамилий, с которым нужно было проделать то же в форлагере. Шиков сделал. Встретившись наедине с Балашовым, он пожаловался, как ему это было трудно.
— А если еще надо будет, — спросил Балашов, — не струсишь?
— Чтобы Митька Шиков кого побоялся?! Да хочешь — я всех офицеров в солдаты переведу! — азартно воскликнул бывший комендант. — Всю картотеку наново переделаю!
— Всех — ни к чему. Есть больные, есть полные инвалиды… А здоровых?
— Спрашиваешь! — пренебрежительно бросил Шиков.
«Базиль» в канцелярии немцев, Шиков в картотеке форлагеря и писаря в регистратуре ТБЦ трудились теперь в полном согласии, исправляя командирские карточки. Обнаружить подделку стало делом немыслимым.
Но власовский капитан, угрюмый Сырцов, видимо, заподозрил какой-то подвох. Он потребовал карточки из ТБЦ-канцелярии и как-то раз целый день просидел в абвере, изучая их через лупу. Хорошо, что ему не попались исправленные…
Любавин вечером сообщил об этих его «научных» занятиях, чтобы предостеречь писарей.
— Леша, попробуй с ними поговорить, с капитаном этим — с Сырцовым, с другими, — обратился Кострикин к Любавину. — Ведь ты сам «гестап». Может, тебе откроют свои подозрения!
— Я их, Иван Андреич, боюсь, — признался Любавин. — Сырцов ведь пронзительный, гад. Так смотрит, будто насквозь тебя видит! Когда он заходит в абвер, я смотрю, от него и Мартенс поеживается… Может, он по нации русский, а в Советском Союзе если даже бывал, то как враг… Эмигрант или что — не знаю, а очень уж опытный, видно… Не стану я с ним говорить — опасно! — наотрез отказался Лешка.
Власовцы-денщики, наоборот, простодушно лепились к пленным. Рассказывали, что сдуру с голоду поддались на агитацию изменников.
— Скорей бы уже, что ли, наши пришли! — говорил один из них, Васька. — Я ведь сельский учитель. На фронте от немцев не был, в своих не стрелял. А что погоны ношу… ну, за это дадут лет восемь. Четыре года в лагере отсижу, поработаю. У нас ведь легко дается: за хорошую работенку скостят половину, а там и опять учителем пустят…
— Чему же ты, такая сволочь, советских детей научишь? Как родине изменять? —
— Какая измена! Только шкуру другую надел, да паек получше дают. А я ведь такой же пленный, как вы! — уверял Васька. — Может, я только здоровье свое сохранил, что надел эту форму! Ну, шкурником назовите, я на это готов! — цинично добавил он.
Иван продолжал обычную работу форлагеря. Через тех же связных теперь поручали ему осторожно разведывать, ведется ли в лагерях работа по военному формированию…
Однажды больные откуда-то привезли в лазарет страничку «Правды» с описанием гитлеровских зверств на Украине, где рассказывалось об автомобилях-душегубках и о публичной казни участников этих зверских расправ над советскими людьми.
«Такой конец ожидает всех палачей», — не утерпев после чтения этой страницы, написал Емельян новую книжечку.
Муравьев прочитал.
— Ну, что же, — сказал он. — Такая статья поднимает ненависть и боевой дух солдата. Давай выпускай.
И после долгого перерыва Сашенин, Леонов, Ульянов снова засели за труд переписчиков.
Балашов зашел за новыми книжечками в ТБЦ-отделение, как всегда теперь делал, навестил и Баграмова. Наутро он ждал прибытия Клыкова.
— Постарайся ко мне привести Володьку. Может быть, унтер его пропустит. Пусть не жалеет сигареток, — сказал Баграмов. — Нам очень важно с ним лично поговорить. А если пройти сюда ему не удастся, то расспроси поточнее, из каких лагерей к ним прибывают люди и куда они выписывают здоровых. Нам важно точно знать, как направлять людей, в какой лагерь.
— Понятно, — сказал Балашов. — Если Володька сам не сумеет пройти, то обо всем расспрошу…
…Назавтра перед обедом Балашов ждал приезда Клыкова. Четыре компаса, карты и пачка брошюр были рассованы у него по карманам.
Поезд пришел. Вот коротышка Вилька окликнул Ивана, чтобы встречать больных, но вместо того, чтобы ввести в форлагерь Клыкова, он приказал захватить носилки и двоих санитаров и повел Балашова с его санитарами на платформу.
Около поезда стояла кучка больных в шесть человек, возле них Клыков и двое немецких солдат. Взгляд у Клыкова был растерянный и непонимающий.
— Здорово, Иван! — крикнул он преувеличенно громко и весело.
— Здравствуй, Володя! — отозвался Балашов, но когда он шагнул навстречу Клыкову с рукопожатием, солдат крикнул: «Хальт!»
У Ивана душа ушла в пятки: обыщут!.. Карты, компасы, книжечки. Иван увидал, как залился ярким нервным румянцем Клыков… Но все обошлось. Их не стали обыскивать. Просто истории болезни солдаты вручили Вильке. Володе с Иваном не позволили перемолвиться ни единым словом. Товарищи смотрели один на другого беспомощно, но понимали, что миновала большая опасность. Это их чуточку утешало… Вилька произвел перекличку по именам прибывших больных, и, хотя до обратного поезда оставалось часа четыре, Клыкова не ввели в форлагерь. Вместе со своими солдатами он должен был идти на вокзал…