Пропавшие без вести
Шрифт:
— Ставь вопросы разведчику. Все, что тебе интересно в ближней зоне, вокруг лагеря, — сказал Муравьев Баркову.
— Присылайте ко мне товарища. Я поставлю вопросы и дам указания сам, — возразил Барков.
— Мы решили все поручить солдату охраны. Ты только дай список вопросов, — сказал Муравьев.
— Немцу?! — Барков отшатнулся от Муравьева. — Да вы с ума сошли! Немцу?! Да что ты, Михайло Семеныч! На основании этих данных мы будем строить первые наши шаги. Ты хочешь, чтобы нас сразу же расстреляли, без пользы и смысла?!
— Но есть же ведь честные немцы! — воскликнул
— Честные немцы — в концлагерях или в тюрьме! — отчеканил Барков.
— Ты с ума сошел! Ведь ты коммунист. Как не стыдно!
— Я офицер и на сегодня начальник оперативной группы штаба восстания. Я не могу рисковать… Черт знает что мне принесет этот тип! — не унимался Барков.
— «Этот тип» уже много раз нам доказал свою преданность. Человек, который нам доставал рыбий жир, витамины и сульфидин, человек, который доставил в лагерь наш первый приемник, который не раз привозил листовки, включая вчерашнюю, что ты читал, — убеждал Муравьев.
— Ну, не знаю… не знаю, — неопределенно, словно чуть-чуть смягчаясь, сказал Барков. — Я ведь не против национальности говорю. Но я отвечаю за жизни. За рыбий жир, за лекарства и за приемник — я ведь за все платил шинелями, сапогами, брюками…
— Чудак! Ведь у него же не свой рыбий жир, не свой сульфидин, он же сам покупал! — возразил Муравьев.
И Муравьев вместе с Баграмовым просидели целую ночь со словарем, неуклюже конструируя сложные сооружения из немецких слов.
По приходе немцев на работу Баграмов оказался в каптерке Сашенина.
— Morgen, — бросил, войдя, Оскар.
— Морген, геноссе! [100] — подчеркнуто сказал Баграмов и, думая озадачить его, добавил: — Рот фронт!
— Rot Front! — отозвался Вайс и поднял сжатый кулак.
— Будешь работать с нами? — по-немецки спросил Баграмов.
— Да, да! — ответил солдат.
— Против фашизма? — спросил Баграмов.
100
Геноссе — товарищ. Есть в немецком языке еще слово «камерад» — тоже товарищ. Слово «геноссе» подчеркивает единомыслие, партийное товарищество.
— Да. Я все понимаю. Все!
— Ты коммунист?
— Я был коммунистом. Но теперь… Только сердцем. Не в партии. Я, однако, рабочий! — твердо сказал Вайс.
— И этого хватит! — заключил по-русски Баграмов, протянув ему руку.
Вайс крепко пожал ее, этот жест не требовал перевода.
Сашенин смотрел на Баграмова с таким выражением торжества, словно это он сам изобрел немецкого солдата Оскара Вайса.
— Иди-ка, Гриша, покарауль снаружи, — сказал Баграмов.
Сашенин вышел, оставив их наедине. Они закурили.
— Ты знаешь, о чем говорит «Устав», который ты возил в Австрию? — спросил Баграмов солдата, с трудом подбирая немецкие слова.
— Сашен перевел мне. Знаю. Если бы не знал, то не возил бы.
— В роте охраны лагеря тоже можно создать антифашистскую группу? — спросил Емельян.
— Опасно, — ответил Оскар.
— Ты готов быть нашим разведчиком? Лично ты? Готов на опасное?
— Ставь вопросы. Я знаю, что такое разведчик.
Баграмов перечислил не то что вопросы по пунктам, но очертил
— Все понятно, — сказал Оскар. — Спасибо. Вы хорошие люди и настоящие коммунисты, если вы еще верите нам, немцам, хотя бы даже австрийцам, — он протянул руку. — Тебе Сашен сообщит, когда будет готово. Ясно, — сказал солдат.
Баграмов пожал его руку и вышел.
Дня два спустя, рано утром, Сашенин зашел к Емельяну.
— Оскар ждет, — сказал он. — Повсюду стоят посты. Безопасно.
Вайс ждал. Гриша снова оставил их наедине.
— Узнал все, что ты приказал, — сказал Вайс. — Вот смотри.
Он достал из двойного дна алюминиевого «пленного» портсигара с гравированной Спасской башней Кремля тонкий пергамент. Это был план центрального ТБЦ и его ближайших окрестностей. Они склонились над столиком так, что головы их почти что касались одна другой.
— Вот эти кружочки — скрытые пулеметные гнезда. В них расчеты находятся только ночью. Их четыре, — показывал Вайс по плану. — Вот здесь помещаются сторожевые собаки. Тут, в караульном помещении, в дальней части второго барака, стоят восемь резервных станковых пулеметов. Здесь также много гранат и довольно патронов. Рота охраны живет вот в этих пяти бараках, — Вайс водил пальцем, и палец его слегка дрожал. — Здесь, где двойной крестик, хранятся винтовки. Эта зеленая линия — телефон. Здесь — коммутатор. Если обрезать провод здесь, то теряется связь с Райзе и Дрезденом, но в Берлин прямой провод идет не оттуда, а вот отсюда, с завода.
«Ведь есть же, ведь вот же он, человек, не мираж! — думал Баграмов. — Смело идет с нами, он решился и не страшится. Ему ведь за это казнь! Так где же другие такие люди? Почему они не объединяются?.. Нашли же мы, русские, общий язык с этим немцем, хотя он не знает нашего языка, мы не знаем его языка… Как же они не поймут друг друга?!»
— Из завода можно еще звонить по прямому проводу на аэродром, — продолжал Вайс. Он снял с головы пилотку. Со лба его, покрытого потом, упала капля на план. Вайс вытер лоб обшлагом кителя, покосился на Емельяна и, словно оправдываясь, сказал: — Жарко натоплено… — Он опять повел пальцем по плану. — На заводе есть рота охраны, вот здесь, в четырех бараках. Оружие у них — автоматы и пять или шесть пулеметов, точно не знаю… А вот тут эсэсовский взвод охраны завода, вот две буквы — «СС», — показывал Вайс. — Вот здесь центральная трансформаторная станция. Здесь выключается свет разом во всем районе. Теперь гаражи, — продолжал Вайс, опять вытирая пот обшлагом. — Здесь пять машин грузовых и две легковые. Здесь два бронеавтомобиля, десять мотоциклетов. Цистерна бензина в земле… тут часовой. Вот дорога на Райзе, а эта — на аэродром. Тут паромная переправа. Здесь часовой… Больше не знаю… — закончил солдат, подавая свою бумажку.
Баграмов молчал, пораженный обилием и полнотою сведений. Разве их собственная разведка могла получить хоть десятую часть!
— Н-да-а! — с удивлением и задумчиво протянул он, думая в этот момент о том, до чего же надо верить в советских людей, чтобы своею рукой начертить все это и отдать им такой документ! Ведь эта бумажка, попади она в руки фашистов, верная смерть для Вайса, а может быть, и для его семьи!
— Чего не хватает? — спросил Вайс, по-своему поняв задумчивость Емельяна.