Прорицатель
Шрифт:
— Деревенский лекарь? — она нахмурилась. — Не лучше ли было бы позвать меня? Всё-таки я кое-что смыслю в этих вещах. Такая тяжёлая одержимость, к тому же для неодарённого... Это может иметь опасные последствия.
— Я знаю, но постарайся сначала убедить мою матушку обратиться к ведьме с таким делом, — снисходительно ответил Веттон. — А потом увидишь, как она отреагирует. Лучше уж это, чем ничего... А перенести свадьбу Леверны наотрез отказались. Мы уговаривали их всё утро.
— Мне жаль.
— Не беда. Никто в этом не виноват... Так что, мы идём?
— Хотя бы куда? — решился спросить Мей.
— К Белому камню, —
Вокруг стояла весенняя утренняя тишь, и всё было так мирно — не верилось, что этой же ночью в окрестностях творилось нечто настолько неправильное и жуткое. Лёгкий свет играл на стоячей воде во рву, заливал просторные поля, деревенские дома, лесок вдали и дорогу, убегавшую в сторону Города.
Ветер стал сильнее, когда они в молчании добрались до возвышенности с камнем. Веттон подошёл к валуну и деловито засучил щёгольские, расшитые серебром рукава.
— Не думаю, что с ним когда-нибудь обходились так фамильярно, — сказал он, кашлянув.
— Поставишь потом на место, — спокойно констатировала Анна. Веттон вздохнул и зажмурился, вытянул вперёд руки, нахмурился сосредоточенно и сначала просто молчал. Потом забормотал что-то на языке Отражений — какие-то сложные переливы звуков и смыслов. Воздух затрепетал от напряжения, а голову Мея пронзила острая боль — такая резкая, что он чуть сумку не выронил. Рядом с собой он слышал взволнованное дыхание Анны.
Пальцы Веттона дрожали мелкой дрожью, вены на висках вздулись, а аристократически белое лицо налилось кровью. Прошла ещё пара минут; его заливал пот; казалось, вся округа застыла в томительном ожидании. И вот громадный, коряжистый валун дрогнул, а потом с чавкающим звуком поднялся в воздух — и опустился на пару шагов левее, проделав в земле большую вмятину. Веттон со стоном упал на колени и захлебнулся кашлем.
— Быстрее, подходи и вставай туда, — скомандовала Анна. — Скорее, Мей, не тяни!
Под камнем оказалась толстая чёрная плита, покрытая письменами и звериными рисунками. Мей, сначала рванувшийся было помочь Веттону, вскочил на неё, и его потащило куда-то, размолов на тысячу кусков.
ГЛАВА XXXII
Хоронили градоправителя через день, пышно и со знанием дела. Шестеро жрецов помоложе пронесли его тело на своих плечах сначала по малому кругу — по площади вокруг Сини, а потом — по большому, вдоль городских стен. На стенах рыдали хорошо помнящие своё ремесло старушки-плакальщицы, и ветер играл их траурными балахонами и седыми космами. Сам Айрег аи Декар был облачён в синее с вышитым источником — в последнее одеяние градоправителя. Жреческая процессия вокруг него молилась, поливая высыпавшие на улицу толпы освящённой водой. Никто в этот день не работал, и чуть ли не весь Город собрался взглянуть на это зрелище и проводить Айрега. Дорогу перед процессией забрасывали цветами; некоторые женщины пускали тайком слезу, а из мужчин кто-то угрюмо молчал, кто-то думал или рассуждал с сожалением: «А мужик-то толковый был, что ни говори». Даже торговцы покинули свои бессменные посты за прилавками — всё равно покупателей им в эти часы ожидать было нечего.
Следом за основной процессией шли городские
Пройдя до конца большой круг (солнце уже давно оставило зенит, хотя выдвинулись ранним утром), тело вынесли к Западным воротам и за стену — оттуда недалеко было до кладбища и усыпальницы семьи Декаров. Следуя обычаю, тело положили на сооружённый ночью постамент, окружили хворостом с ароматными травами, и одна из жриц Льер почти ласково дотронулась до хвороста зажжённым факелом. Пламя занялось легко; когда верховный жрец дочитал наконец молитвы и прекратился скорбный вой плакальщиц, всё уже было кончено.
— Да хранят тебя боги, Айрег аи Декар, — сказал верховный жрец, бережно ссыпая его прах в узорчатую урну. — Да оплачет тебя дождями Льер, да согреет тебя дыханием Шейиз, да разобьёт твои оковы Эакан, да упокоит тебя Дарекра. Город тебя помнит.
— Город тебя помнит, — нестройным гулом прокатилось по тем немногим, кто дошёл до конца церемонии. Потом все стали расходиться, и один Мезор ещё долго стоял, глядя, как закапывают урну.
— Собирается дождь, господин Декар, — робко кашлянув, сказал один из охранников.
— Что? — рассеянно откликнулся Мезор.
— Скоро дождь будет, говорю. Вам бы лучше пойти домой — простудитесь, а завтра ведь церемония.
Церемония. Ему в торжественной обстановке вручат ключи от Города. Странно, но он почти забыл об этом; он вообще стал ужасно забывчив. Он разговаривал с городским Советом по этому поводу и убеждал их перенести её, продлив траур, но они были непреклонны — им всё мерещились какие-то назревающие волнения.
— Конечно. Пойдёмте.
Под сгущавшимися тучами Мезор добрёл до своего дома (в градоправительскую резиденцию он не собирался заглядывать до завтра) и заперся в кабинете. Его уже успели навестить толпы соболезнующих, устроителей церемонии и просто льстецов, поэтому он закрылся на ключ и велел никого не впускать.
«Совсем никого, — устало добавил он про себя. — Даже если явится Меакар».
Какое-то время он сидел, спрятав лицо в ладонях — когда-то давно, ещё в детстве, он часто делал так, когда бывало тоскливо. Если бы Айрег мог видеть его сейчас, он бы назвал его слабым.
«Так и есть. Я слаб, я трус. Я боюсь так, как никогда не боялся, — боюсь смотреть в лицо твоей смерти, Айрег. Это меня она должна была забрать».
Хотя в таком случае ему было бы несравненно легче. Что и говорить, мир слишком жесток, чтобы дарить ему такие поблажки; да он ничем их и не заслужил.
В кабинете отчего-то было холодно; он встал и захлопнул приоткрытое окно. А потом вспомнил, что ничего не ел, кажется, со вчерашнего утра — и голода совершенно не чувствовал. И Мезора посетила странная мысль.
Он вышел, прошёл через коридор и спустился к подвальным помещениям — на кухню. Служанки, кухарки и поварята испуганно и почтительно от него отшатывались, сгибаясь в поклонах, — их господин забредал сюда пару раз за всю жизнь. Стоял дымный чад, в котором мало что можно было разобрать; звенела посуда, сверкали ножи, и со всех сторон давила грубо сколоченная деревянная мебель.