Прорвемся, опера! Книга 4
Шрифт:
Но здесь только те, кто был в Чечне.
— Да мы же тебе говорили, — с жаром и восторгом начал рассказывать Тоха. — Мужик один всё хотел нас собрать, пообщаться. Слушай, тебе вот с ним побазарить надо, Витёк. Грамотный он, правильный, я вот с ним постоял немного, он мне и за жизнь накидал, и вообще, в корень зрит, всю суть видит. Вот увидишь его сегодня, охренеешь, какой умный.
— Спортсмен, типа? — с сомнением спросил Орлов.
— Да не совсем. Но за спорт стоит, говорит, важное дело для молодёжи. Увидишь его, отвечаю, найдёте общие темы, он и сам в Афгане был, говорит.
— Не, некогда,
— Оставайся, — предложил Андрей, потирая шрам на щеке. — Без тебя не то пальто будет. Как без тебя-то, товарищ лейтенант?
— Не, — Витя отмахнулся. — Там Паха меня искал, помните его? Говорит, дел полно. У нас тут реально, некогда порой вздохнуть даже. Сева, ты звони, не теряйся, я тебе коньяк должен, помнишь? За тот случай.
— Да ладно, забей, — Сева засмеялся. — Водочки бы лучше, да под картошечку бы жареную. Оставайся.
Орлова упрашивали остаться все, но он ушёл, попрощавшись со всеми за руку.
А через десять минут в качалку вошёл крепкий короткостриженный мужик в чёрной кожаной куртке. В лицо его знали, портреты висели по всему городу.
— Здорово, орлы, — проговорил он. Голос твердый, уверенный, все сразу стали его слушать. — Вот, рад наконец-то увидеть настоящих здоровых русских ребят, а не всякий мусор. Вы — богатыри, войну прошли, Родину защищали. Благодарю, что пригласили, и что там не сдрейфили, — гость смотрел каждому в глаза по очереди. — Зовут меня Аркадий Сафронов, и поговорить я хотел насчёт важных для всех нас вещей.
Глава 7
Сафронова, само собой, задержали, когда он явился домой, но все понимали, что официально надолго закрыть его не выйдет. Целая орда адвокатов и юристов уже обрывала телефоны судей, главка и даже в министерстве в Москве, сыпала жалобы, цеплялись к основаниям задержания и, как водится в таких особых случаях, находили, якобы, кучу процессуальных нарушений. К тому же — никто из его банды так и не дал показаний против босса. Дело принимало серьёзный оборот.
В банде знали погибшего Серёгу, только под именем Слава, друзей и приятелей у него не было, но негативно о нём никто не высказывался. Все как роботы — мол, был с нами, потом куда-то пропал, а куда, зачем, почему… будто это никого не интересовало.
Снова никаких прямых доказательств, нечем за жопу взять, будто Сафронов отдельно, а его банда отдельно. Неужели это настолько харизматичный и жесткий лидер, что его беспрекословно слушаются? Или боятся сдавать?
Не, он и в самом деле умный, показания давал спокойно, голос не повышал и не ёрзал, уверенно называл себя политиком, а то, что происходит вокруг него — происками лживых конкурентов и чёрным пиаром. Непробиваемый, мать его.
И когда Сафронов сидел в кабинете отца, мне и самому довелось с ним поговорить ещё раз.
— Я слежу за своими парнями, — он очень хитро смотрел на меня, — предостерегаю их от улицы, от бандитов и наркотиков, но я не могу следить за ними всегда. Моё-то дело — спорт и здоровье нации, а вот у ребят своя жизнь. И вот эта жизнь на них влияет. Мишку задушили вот, Славку тоже порешили, гады. Как, кстати, продвигается дело?
— Ты на вопросы отвечай, — пробурчал отец. — И не отвлекайся.
— А я знаю, кто их убил, — Сафронов откинулся на спинку стула, и тот протяжно заскрипел. — Рынок в городе держат чечены, овощебазу — азербайджанцы, а мафия у вас здесь — армянская! Все — кавказцы, вот сначала, выходит, на войне наших ребят резали, а теперь в мирной жизни продолжают. А вы вместо того, чтобы с этим бороться, занимаетесь ерундой.
— Тут тебя не площадка для дебатов, — прервал его отец. — Ты из себя святого не строй, мы тебя насквозь видим.
— Конечно, видите, — тот снова глянул на меня.
Глазки хитрые-хитрые. А чего же он тогда запаниковал, когда я в казино вопросы задавал? Тоже, вроде, чувствовал себя уверенным, спокойным, но в какой-то момент начал отсылать людей подальше и сам свалил.
Да, странное было дело. Покойный ныне Миша Зиновьев тогда в казино сидел на измене, а его пахан казался ну очень невозмутимым. Знал, что, в случае чего, виноватым сделает Мишу или кого-нибудь другого, а сам отмажется. И он ведь был в курсе, что я задавал вопросы про барыг, я же всю универмаговскую братву перед этим доставал…
Так, стоять… Это что выходит? Значит, я спросил что-то такое, из-за чего он решил, что я знаю больше, чем мне нужно, и приказал меня гасить. Не просто вопросы про барыгу, а что-то очень опасное для него… какую-то деталь задел, что напугала его.
Вот здесь надо подумать, вспомнить весь разговор, каждую мелочь. Кстати, у чекистов была запись разговора, они давали мне диктофон. Надо отыскать эту деталь, переслушать, вдуматься. Главное, чтобы вышло закрыть злодея, я же слышу, как у всех оперов скрипят зубы от невозможности посадить бандита, ведь никто не сомневается, что Серёгу повесили по приказу Сафронова. Мы задержали его пока как подозреваемого на пару суток, а дальше нужно выходить на меру — арест. А его нам без железной доказухи прокурор не подпишет.
Выйдет он, максимум, по истечении сорока восьми часов под подписку (а скорее всего — и раньше) и будет мутить свои дела дальше и хвосты зачищать. Ну а главный вопрос — вот Кросс его тогда сдал, намекал нам о схемах с отелями, показал, что «Универмаг» выскочку не любит. Ну а сейчас, когда Сафронов почти без охраны, самое время братве его прижать. Но братва его не прижимает. Какого, спрашивается, лешего? Хотят, чтобы мы его об нары ударили? Или что-то другое задумали?
Вопросов дохрена, вот и приходится заниматься этим гадом, когда где-то в городе бродит маньяк со струной-удавкой.
Сафронова отпустили уже к вечеру. На улице его ждали журналисты, которым он сразу дал интервью, мол, претензий к органам не имеет, милиция работает, ищет убийц, вот только вместо того, чтобы заняться рынком и овощебазой, она прессует русских ребят. И намёк сделал, мол, этим самым органам материально и не совсем законно помогает армянская мафия. Ага… ну то есть Артур, который по-армянски не знает ни слова и ни разу не был в Армении.
В РУОПе началось совещание, но меня уйти не просили. Отец сел на стул, явно чувствуя себя не в своей тарелке, потому что стул так и был развёрнут спинкой к нам, а опера, все три оставшихся в отделении, думу думали.