Прорвемся, опера! Книга 4
Шрифт:
Это уже потом, через много лет выяснилось, что, оказывается, маньяк угодил в тюрьму по другому поводу, тоже кого-то убив, но это к серии не привязали, даже не поняли, что взяли опасного серийного убийцу. Причастность выяснили по следам ДНК через много лет, тогда он и сам признался. Жаль только, что замысел режиссёра с пристальным взглядом не удался, потому что маньяк хоть фильм и смотрел, но концовку не понял.
Но это всё лирика, надо работать, и не так, как работали в том фильме, избивая каждого подозреваемого и подделывая улики.
Мужики задумались, а Якут пристально рассмотрел
— Магазин музыкальный есть в центре, — сказал я. — Сейчас схожу, спрошу, что там знают про это.
— Угу, — протянул Якут, морща лоб.
Устинов ждал, что ответит его старый друг, я тоже. Матёрый Филиппов сейчас напряжённо думает, а когда он так думает, то вполне может выдать какое-то дельное, весомое решение.
— Тут два варианта, — наконец, сказал он. — Брать его и колоть, но это риск, если не расколется — мы-то вылетим нахрен из органов и сами пойдём под следствие. Второй — сначала надо самим убедиться, причастен он или нет, причём наверняка, от этого уже и плясать будем. Подгребайте-ка вечером ко мне, есть одна мысль. Часиков в… — Якут посмотрел на часы. — Пашка, во сколько он таксует?
— После работы и до полуночи обычно.
— Вот часов в девять давайте у меня. Но надо бы его сначала отвлечь.
— Я вот как раз тоже придумал на этот счёт, — я кивнул.
Старший опер явно накидывал у себя в голове какой-то план, и я догадывался, что именно он задумал, но я и днём без дела сидеть не буду. Вернулся в ГОВД, написал пару справок, подбил бюрократию по плану работы по некоторым текущим и незначительным темнухам и свалил, пока Шухов опять не запряг под какую-нибудь надуманную ерунду.
Сан Саныча оставил Витьке Орлову, строго велев не давать собаке сладкое и не гладить по ушам.
Сначала зашёл в вещевой магазин неподалёку от рынка, поговорил с продавщицей насчёт того, слышала ли она что-то подозрительное вечером? Конечно, она не слышала, потому что у её магазина ничего и не происходило, но эта уставшая сорокалетняя женщина, рано поседевшая, ещё и не подозревала, что она — одна из будущих жертв Душителя.
Пугать её не стоит, а то знаю я эту бабочку с её крыльями: только что-то поменяешь, предупредишь, как ход событий сразу пытается повториться, да с новой силой. Просто пригляжу за этой продавщицей сам пока, а для начала предостерёг её не ходить одной, чтобы с работы её обязательно встречал муж. Постращал, мол, сумочку и серьги отберут, да ещё ножиком станут грозить, банда завелась. Вроде, убедил. Проняло женщину.
Если поразмыслить насчет жертв маньяка, то эта продавщица тоже выбивалась из общего ряда маргиналов, каких зачищал — или думал, что зачищает, маньяк. Ничего за ней криминального не водилось, обычная женщина, сто лет назад закончила советскую среднюю школу, потом ПТУ, работала на фабрике, вышла замуж за слесаря и родила двоих детей. Когда фабрика закрылась, устроилась в магазин. На первый взгляд, вообще никакой связи с прочими жертвами — с пьющей медсестрой, проституткой и спортсменом-нацистом. Но я чувствовал, что связь есть…
Закончив с ней разговор, я прямиком направился в единственный в городе музыкальный магазин «Jam». Что примечательно, дорогого товара в нём отродясь не было, только журналы
А внутри у них царил такой холод, что легко мог бы навредить деревянным элементам нструментов: декам, обечайкам и прочим грифам. От таких перепадов температуры инструмент сразу поведёт. Это даже я знал, спасибо телепередачам.
Так что в стене просто торчали гвоздики, на которых летом, бывало, висели простенькие гитары-ленинградки. Разве что в углу громоздилось темным горбом старое пианино, но оно было из тех, что в объявлениях отдают даром, лишь бы сами забрали и утащили эту неподъёмную тяжесть. Сверху на пианино торчала давно увядшая герань в глиняном горшке.
Посетителей не было, пол из грубых досок скрипел при каждом моём шаге. По стене под окном, от которого сильно сквозило (даже был слышен свист), тянулись аж три трубы парового отопления, но они не грели, и продавец, похожий на заучку-ботаника, сидел в меховой телогрейке и даже в матерчатых перчатках.
Этот толстый нескладный парень в очках на меня особого внимания не обращал, листал какой-то иностранный цветастый журнал на музыкальную тему — на обложке ещё почти не известная в наших краях немецкая группа Rammstein. Он и обычно ни на кого не реагирует, музыкантов у нас в городе мало, и почти все — без денег, мамка на струны не дает. Просто приходят, вздыхают и смотрят жадными глазами, ничего не покупают, шепчутся, а потом уходят.
Однако на стеклянной витрине все же было немного товара — гитарные медиаторы, барабанные палочки, губные гармошки, колки, гитарные ремни, и конечно же, струны в картонных плоских коробочках, в основном, гитарные.
— Кхм, — я кашлянул и достал ксиву, но не открыл, только светанул обложкой. — День добрый, я из милиции, вопрос есть.
— А, это, что такое? — парень тут же поднялся и выпрямился, глядя на мою руку, в которой был зажат вещдок.
— Эта струна — от какого инструмента, можете сказать? — я положил пакетик на витрину. — Только руками не трогайте. Это — вещественное доказательство.
— А… ну это… наверное, вот это…
Он снял перчатки, достал ключик, открыл витрину изнутри и вытащил из-под стекла несколько картонных коробочек. Потом начал сверять, и через несколько минут достал толстенную струну.
— Вот это оно! — он показал на нужную пальцем с нестриженным грязным ногтем.
— Эта толще, — возразил я.
— Да, но это из одного комплекта, просто на витрине самая толстая осталась. Среднее натяжение, никелевая оплётка, стальной сердечник. Конечно, не из бараньих жил, но в городе лучшего не купить.
— В смысле, из жил? — спросил я, немного удивившись.
— Ну, считается самым лучшим, для дорогих инструментов, если струна сделана из сухожилий овцы или кишков, я читал, — начал тараторить парень, при этом шепелявя. — Но для начинающих лучше металлические, и дешевле, и надёжнее, и к погоде устойчивее. Да и таких ценителей у нас нет, столько платить за кишки.