Прошлогодняя синева

Курдюмов Всеволод Валерианович

1. «В комнатке, маленькой, как сердце…»

В комнатке, маленькой, как сердце, Сжавшееся от любви, Не давай мне стоять у дверцы, А убегу — позови! Звонкий голос твой слышен далече, Звонкий голос — моя грусть. На свои погребальные свечи — На твой огонек — вернусь. Званый я или незваный, Желанный ли или нет, Но твой я солдатик оловянный, Игрушка ребячьих лет. Другие с куклою играют, У тебя ж солдатик свой, И оловянное сердце тает Подле свечки восковой.

2. «В семнадцать лет уместна ревность…»

В

семнадцать лет уместна ревность, Безумный взгляд и пистолет. Но к тридцати? — в такую древность Как ревновать мне — в тридцать лет? Мне так болезненно понятна Лукавой юности пора, Когда суждение — превратно, Когда мучение — игра. Любви признанья — без утайки, Разлука — вешний холодок. О нет, на всякие лужайки Я эти больше не ходок. Мне суждена иная сладость, Ты, поздней юности юдоль, Несвоевременная радость И своевременная боль. Клюкой стучащаяся старость, Тоски синеющая сталь, Любви слабеющая ярость, Судьбы темнеющая даль. Предтеча нежности — сближенье В обмене мыслей и затей, Где вдруг находишь отраженье Своей усталости — в твоей. Где, потайное разгружая, Но повседневное тая, Уже не думаешь — чужая! Еще не говоришь — своя! Так возникает постоянство, Так неизбежность облекла И нас, и комнаты убранство, И свет свечей, и зеркала. Но равновесие такое Так неустойчиво, и нет Душе взыскующей — покоя Необольщаемых планет. И слишком темный, человечий Приходит, крадучись, украсть Ту тишину, и гаснут свечи — Приходит медленная страсть. Твое неведомо мне, гостья, Обличье — друга иль врага. Мой ли могильщик на погосте Уже отмерил три шага? Иль ты приносишь мне отплату За всю прошедшую беду, — За весь широкий мир проклятый Мне не обещанную мзду? Не знаю, но иду, послушный, Стезей, которая темна. И страшный дар твой двоедушный, Любовь, — я получу сполна! Николаев. Осень 1921 «Сполохи». Берлин. 1922, № 10

Делаклюз(Интуитивный портрет)

Его мы мыслим не иначе, Как — громким, пристальным, седым, Два скорбных глаза обознача Через сигары сизый дым. Спадающий, из бронзы вылит, Клетчатый плащ поверх плеча, Ногою, раненной навылет, Слегка в волненье волоча, С большою палкой суковатой — Как добрый пастырь — на бульвар Идет громить свою Палату: «Где, где же легионы, Вар? Где легио…» Но не по лузе Был этот шар. Отныне мы Вольны читать о Делаклюзе Лишь в списках каторжной тюрьмы. Смиряя гордое биенье Большого сердца, — средь бродяг, Воров, грабителей в Кайенне, Сжигает молодость чудак. Святой чудак. Сестра и матерь Одни, как ангелы, при нем — Его трапез простую скатерть Другие не зальют вином. Жену, любовницу ль — народу Не предпочтет весной трибун. Он умирал — седобородый, Но вечным сердцем вечно юн. Легка земля, — его не давит. Так громче «Марсельеза»! — тут Еще забвение не правит И розы красные цветут. В

день 50-ти летия Парижской Коммуны. Сборник стихов. Николаев, 1921.

ОТЗЫВЫ СОВРЕМЕННИКОВ

В. Брюсов

<…> г. Зубовский и г. Курдюмов (Всеволод Курдюмов. Азра. СПб., 1912) заслуживают нескольких слов отдельно. Оба они типичны для современного «среднего» поэта, так как делают свои стихи умело; щеголяют рифмами, стараются не быть банальными. <…> У г. Курдюмова есть уклон к декадентству прошлых дней. Если автор молод, он может перерасти свой «средний» рост и подняться головой над другими. Но для этого ему почти все еще надо начинать с начала.

Валерий БРЮСОВ. Сегодняшний день русской поэзии. (50 сборников стихов 1911–1912 г.) «Русская мысль». 1912, № 7.

Н. Гумилев

<…> Стихи Павла (так в книге — В.К.) Курдюмова (Всеволод Курдюмов. Азра. СПб., 1912) как бы созданы для декламирования их с провинциальной эстрады. Мрачный романтизм, слезливая чувствительность и легкий налет гражданственности — в них есть все… Лихие окончания должны вызывать восторг галерки. Но русская литература — не провинциальная эстрада. От многого, очень многого придется отделаться Павлу Курдюмову и еще больше приобрести, если он захочет в нее войти.

Николай Гумилев. Письма о русской поэзии. Пг. 1923. (Впервые опубликовано: «Аполлон». 1912. № 5.)

<…> «Пудреное сердце» Всеволода Курдюмова — одна из самых неприятных книг сезона, уже потому, что она крайне характерна для того бесшабашного эстетического снобизма, который за последнее время находит все больше и больше последователей и почитателей. В ней бесцеремонное обращение с русским языком даже не пытается прикрыться флагом какой-нибудь из новых школ, производящих опыты в этом направлении, иногда очень рискованные. В ней, как и в первой книге, актерские трюки «под занавес». В тех местах, где поэт думает подражать Кузмину, его неловкость доходит до крайних пределов. И страннее всего то, что они современны, эти стихи, они по плечу и должны нравиться посетителям кинематографов, запоздалым гимназистам и… всем около одиннадцати часов вечера гуляющим по Невскому. Но разве для «них» существует литература?

Николай Гумилев. Письма о русской поэзии. Пг. 1923. (Впервые опубликовано: «Аполлон». 1913. № 2.)

В. Нарбут

<…> Манерничанье и выкрутасы В. Курдюмова — не что иное, как плохо замаскированное желанье обратить на себя внимание: «не мытьем, так катаньем». Кликушество и гурманство, похожее на самое обыкновенное обжорство изголодавшихся людей, — сходят в «Пудренном сердце» за чрезвычайно тонкий вкус. Беззастенчивое поклонение символизму, так сурово и правдиво осужденному акмеизмом (новой литературной школой, выступившей в защиту всего конкретного, действительного и жизненного), подражание развинченному М. Кузмину — руководят В. Курдюмовым и толкают его поминутно в бездну пошлости. А, между тем, В. Курдюмов — не абсолютно бездарен (встречаются красивые строки), и во всяком случае знает технику стиха.

Владимир НАРБУТ, «Новый журнал для всех» 1913, № 5.

Г. Иванов

ВСЕВОЛОД КУРДЮМОВ. «Пудренное сердце». Стихи. СПб. 1913.

«Пудренное сердце» — очень плохая книга. В ней все плохо: вялый и заикающийся стих, банальномодернистские темы, всегда неумело использованные, словарь сомнительного вкуса, стремление к изысканности — тоже очень сомнительной. Подражая Кузмину, Всеволод Курдюмов не отразил в своих стихах ни одного из достоинств кузминской поэзии. Язык книги приводит в недоумение, — счесть его русским затруднительно. На наш взгляд, стихи Курдюмова, несмотря на стремление к модернизму и даже к новаторству, равноценны надсоновским по своей бесцветности, вялости, непониманию законов стиха и языка. Редкие неплохие строки, попадающиеся здесь мало утешительны. «Пудренное сердце» уже второй сборник Всеволода Курдюмова, и, конечно, мы вправе требовать от него большего, чем двух-трех строчек, только не оскорбляющих вкуса.

Георгий ИВАНОВ. «Гиперборей». 1913, № 6.

<…> Третья книга стихов Всеволода Курдюмова (Всеволод Курдюмов. Ламентации мои. Пг., 1914) приятно отличается от первых двух — серьезным отношением к поэзии, чего раньше у него не замечалось. Поэт заметно выходит из слепого подражания Кузмину, оставаясь верным учеником этого прекрасного мастера. Стих Курдюмова выровнялся, образы стали полновесными, исчезла склонность к жеманным вывертам. Можно сказать, что в этом сборнике Курдюмов впервые почувствовал себя поэтом и нашел настоящую дорогу после долгого блуждания по разным эстетическим закоулкам. Есть в книге много несостоявшегося, но стихотворения «Бьют часы», «Зимою», «Только перстнем», а также «Цветы полей — и волшебные» — совсем удачны и дают нам право искренне приветствовать поэта.

Георгий ИВАНОВ. «Аполлон». 1915, № 3.