Проси прощенья у камней

Диа Лемар

"Зачем я еду куда-то в чужие края? Что мне там? Такая сильная тоска перед отъездом, будто я покидаю этот город навсегда. А может и навсегда, кто знает, что ждет меня там? Нет, все это чушь – мне просто надо… надо что? Сменить обстановку? Не обманывай себя, ты мог бы переехать к отцу и жить спокойно там, в родном доме… Тогда зачем я еду? Что пытаюсь я найти или от чего пытаюсь сбежать? Почему же так трудно быть мной? Или же трудно быть всяким человеком? Как посмотришь в лицо прохожего – оно спокойно, задумчиво, или же наоборот радостно, улыбка может тенью проглядываться в его стремительной походке. Что же они, те другие люди, те, которые не я, думают? Какие мысли беспокоят их головы? Разве могут же быть все головы такие же беспокойные и нелепые как моя голова – тогда все стремились бы убежать куда-то или уехать, но ведь все или многие остаются, а если

и уезжают куда то, то по делам. А какое у меня есть дело? Работа? Я ее не люблю и терплю только. Но, почему же так – почему я не люблю работу, которая, кажется, неплохо у меня выходит? Зачем тогда я делаю ее хорошо, раз не люблю и лишь терплю? Может, я вру себе и она – работа – мне нравится? Да черт с ней, с этой поганой работой, зачем я думаю о ней сейчас, – у меня есть ведь мысли и поважнее. Но какие? У меня нет любимой женщины, нет детей, нет ничего такого, что могло бы радовать меня. Зачем тогда я нужен? Зачем живу? Что я такое, в самом деле? … Никто не может влезть в клетку жизни другого человека… так, кажется, говорил отец. Значит, никто мне не поможет? Никто не скажет мне кто я, зачем я. И это так печально. И убежать от мыслей, что терзают меня, невозможно. Быть может мне нужно найти женщину и полюбить ее, но как найти такую, что б можно полюбить, и есть ли такая; а если ее и нет вовсе, если нет той как Земля, что будет следовать за мной всегда и везде? Что тогда – искать? Но где? А если поиски продлятся всю жизнь, и я состарюсь и уже дряхлый не нужен буду никому, тогда зачем все это нужно? Или, быть может, мне как все, – но если не все, то многие, – найти кого-то, кто будет мне не так противен, и лгать всю жизнь, глядя ей в глаза, или же, отворачиваясь в немом призрении и брезгливости, молчать? Но зачем такие пытки для другого, для той другой, которую обрету я на страдания? Уж лучше одному нести свой яд через года к могиле, жаля (укалывая) лишь себя. Но человек рожден не зря ведь, может быть, на свет, – он для чего-то нужен, для кого-то ведь? И, может этот кто-то тоже ждет, или в мучении и тоске живет с другим, желая что-то для себя другого? Одни вопросы, как много их всегда; всегда, когда ты мыслишь".

Алексей прошел в прихожую, достал из кармана пальто сигареты и спички. Вместе с пачкой карман покинула, случайно зажатая рукой, сложенная бумажка, которая бесшумно упала на пол. Алексей поднял ее и развернул – там был номер телефона и женское имя, которые написал ему товарищ в больнице. "Виктория" прочитал он.

Алексей вернулся в кресло, закурил. Он держал перед собой этот клок бумаги, вертел его, задумавшись. "А что если я позвоню? – подумал он. – Как это будет все происходить? Бред, однако… Андрей сказал, что она хорошая. Что имел в виду этот маленький негодяй, когда сказал это? Вкус у него вроде бы неплохой на женщин. Хотя, какой вкус, если у него и женщин-то почти не было. И зачем он всучил мне эту глупую бумажку? Черт, я начал, почему то, волноваться – с чего бы это? Глупость. Он что же думал, что я действительно ей позвоню? Каков наглец. И номер-то какой – простенький, сразу запоминается, как будто специально такой простой номер, чтобы не забыть. Виктория. Вика. Виктория. Победоносная Вика. Бред…"

Алексей откинул бумажку в сторону, поднялся с кресла и прошел на кухню. Там он взял пепельницу, стряхнул в нее толстый слой пепла от сигареты; вернулся в комнату.

"А что если все-таки позвонить? Можно просто услышать ее голос и сказать, мол, извините – ошибся номером, такое ведь бывает. Нет, но это глупо, не ребенок я уже, чтобы так вот упражняться в безделии. С другой стороны, ничего предосудительного в этом нет, если я, вдруг, решусь и позвоню. Черт, развел болото на пустом месте. Хорошая. Что бы это значило с его слов? Хорошая – красивая, или хорошая, потому что.... пошло. И она делает это за деньги, невероятно. А откуда интересно знать у него этот номер телефона?". Тут Алексея осенило, что он чуть не поперхнулся табачным дымом, выпускаемым из легких: "Она, возможно, была здесь. Эта самая Виктория. Ну конечно, ведь не привел бы он ее в общежитие, если она хорошая? А может она и не была здесь".

Алексей схватил бумажку со столика и начал ходить с ней кругами по комнате, оставляя за собой следы сигаретного дыма.

"И зачем я вообще сейчас думаю об этом, с чего бы это вдруг? Неужели мне так не хватает женского внимания? Если бы не эта чертова бумажка все было бы по другому – сидел бы сейчас себе спокойно и читал. Угораздило ее выпасть из кармана именно сейчас, будто нарочно, я

мог бы ее обнаружить и завтра, скажем в вагоне, когда снимал бы пальто – тогда я ее скомкал да и выкинул бы в мусор. Но это произошло именно сегодня и именно сейчас, когда я еще здесь, в городе, и искушение воспользоваться условиями так велико. И почему я такой мнительный? Откуда у меня это? Другой на моем месте наверняка бы принял уже хоть какое-то решение – либо позвонил, либо выкинул бы уже к чертям собачьим этот позорный клок бумаги; но только, черт побери, не я – мне же обязательно нужно пройти по всем кругам ада и при этом так ничего не предпринять".

Алексей даже усмехнулся, услышав свои собственные домыслы. "Как же ты до сих пор еще жив, уважаемый Алексей Григорьевич, если даже такие вот незначительные решения, которые тебе, казалось бы, человеку образованному и зрелому, так нелегко принять и соответственно произвести какие-то нужные действия, чтобы осуществить эти решения? Такие как я, видимо, создаются с той лишь целью, чтобы над ними насмехались скучные силы, требующие увеселения"

Алексей почувствовал, как начинает потеть, хотя в квартире было отнюдь не жарко – даже пол был достаточно холодным.

Он закурил очередную сигарету, даже не замечая того, что первую закончил только что. "Какой срам – так зациклиться на пустом, ей Богу, месте. Хотя… Если подумать немного в другом направлении – не такое уж это и пустое место. Звонок звонку рознь, как ни крути. О, если бы это был деловой звонок, рабочий так сказать момент, мне бы даже не пришлось думать, – здесь бы сработал профессионализм, грамотно поставленная интонация, красноречивая мелодичная речь – одним словом, я был бы на коне, – да! Сколько таких звонков мне предстояло проделать – тысячи, миллионы? И ни разу, почти ни разу, мне не приходилось испытывать какие-либо затруднения при разговорах с оппонентом.

Но здесь, сейчас – ведь это же совершенно другой случай, можно сказать, другой уровень. Это все равно, что умея управлять, скажем, мотоциклом, тебе предлагают впервые залезть в кабину небольшого самолета и поднять его в воздух – это невозможно, а если даже и возможно, то получится это весьма некрасиво технически и опасно. В любом новом деле нужна тренировка и терпение. Так и здесь сейчас – неудивительно, что я так переживаю, потому что для меня это новое дело, которое в свою очередь требует исключительно новой незнакомой мне пока сноровки. Браво, Алексей Григорьевич, вы себя полностью реабилитировали, и теперь можете успокоиться: сравнить девушку легкого поведения с самолетом может только полный идиот. Браво, идиот!"

Алексей, тихо улыбаясь, потер рукой брови. Даже если внутри его сейчас и шла такая вот эмоциональная напряженная работа, то внешне это абсолютно никак не проявлялось: он был слегка сосредоточен, и, также как и всегда, уверен и точен в движениях, равномерен во взгляде.

Его крепкое натренированное за годы мускулистое тело никогда не выпускало наружу те бури эмоций, что бушевали внутри него в моменты даже крайних, напряженных для самоконтроля, ситуаций.

Так же как терпелив и невозмутим он был в стихийных жизненных неурядицах, так же выносливо и храбро он преодолевал боль и дискомфорт, – одним словом, Алексей был прирожденным воином, и часто себя ловил на мысли, думая о том, что живет не в свое время.

Но женщины для него были неким камнем преткновения. И хотя в профессиональной жизни – жизни юриста – ему было легко наладить контакт, и поддерживать продолжительные рабочие отношения со слабой половиной человечества, то когда же дело переходило на сугубо личные отношения, он терялся, начинал чувствовать себя неловко и не знал что делать.

Вот уже полгода Алексей жил один. А до этого с ним проживала его – сейчас уже бывшая – девушка Наташа: она была красива, стройна, умна по-женски, насколько вообще возможно быть женщине умной, молода, конечно же. Алексей познакомился с ней в ходе судебного процесса, где она являлась свидетельницей по одному довольно-таки непростому делу.

Их роман развивался стремительно и бурно, как любят писать в прессе, и очень скоро (вероятно через несколько дней) они стали жить у него. Помимо того, что Наташа была красива и молода, она также вскоре – в условиях тесного сожительства в малогабаритной квартире – продемонстрировала такие свои дополнительные умения и навыки как: хитрость, наглость, леность, жадность и другие немаловажные и необходимые современной женщине качества (которые в свою очередь многие недалекие и туповатые мужчины принимают за "живой ум и нестандартность мышления").