Проси прощенья у камней
Шрифт:
– Когда едешь?
– Думаю через неделю.
– Неблизкий путь, не волнуешься?
– Волнуюсь только об одном, – Алексей внимательно смотрел на отца. – Как ты будешь тут без меня?
– Обо мне не волнуйся. Не могу сказать, что я обрадован твоей этой внезапной новостью, но почему-то мне кажется, что я ожидал от тебя чего-то подобного, – Григорий Андреевич выпрямился, снял очки, потер запотевшую от них переносицу. – Я думаю, что это неплохое решение – тебе надо поменять место обитания, засиделся ты здесь. Так что, если ты хотел получить мое, так сказать,
– Спасибо, батя, – Алексей, слегка смущенный прозорливой откровенностью, пожал крепкую руку отца.
– А за меня, сынок, не переживай – мне будет чем занять себя: я заказал новое оборудование, хочу немного расширить побочное производство – чтобы не закупать материал, а самому производить его, а остаток уйдет на продажу. Давно уже хотел эту идею воплотить в жизнь, да все никак руки не доходили. Ну, теперь сам знаешь – свободного времени пруд пруди, вот и занятие как раз ко времени, – Григорий Андреевич глубоко вздохнул. – Всему свое время, как говорится. Мать бы твоя сейчас разворчалась на мою эту новую затею. Знаешь, все бы сейчас отдал, чтобы услышать это ее ворчание. Леш, а не отметить ли нам с тобой твой отъезд, а? По-мужски, так сказать.
– Конечно, давай.
– Я тогда на кухню – приготовлю все и принесу сюда, а ты пока подтопи камин и столик освободи.
– Слушаюсь.
Алексей принес из кладовки несколько сухих поленьев, положил их на металлический лист, прикрученный специально перед камином; разжег заново потухшие, но еще горячие, угли. Пламя быстро начало осваивать сухие древесные волокна, облизывая желтым языком поленья – послышался характерный треск, который так приятно ласкал слух, проникая все глубже и глубже в сознание.
На улице уже стемнело, и в сумерках квартиры, освещенной лишь тусклым декоративным торшером, на стенах танцевали изящные тени от каминного костра. Отец с сыном сидели в пододвинутых креслах полукругом у огня, между ними стоял низкий каменный столик, на котором находились выпивка и закуска, приготовленная хозяином.
– Хорошо сидим, батя.
– Да, хорошо.
– Чего еще можно желать… – Алексей расшевелил кочергой поленья – огонь еще ярче вспыхнул между ними.
– Знаешь, сын, человеку всегда почему то мало того, что у него есть. Вот и сейчас – то же самое.
– Это потому что мамы нет, батя.
– Ты знаешь, когда мы вот так с твоей матерью сидели у камина, меня порой тоже одолевала какая-то непостижимая тоска или грусть по кому то или чему то, и я никогда не мог определить что же это такое, чего мне не хватает. Сейчас мне не хватает лишь твоей матери – это я точно знаю, но… – Григорий Андреевич вытянул ноги ближе к огню, отпил из стакана. – Но и сейчас к чувству потери и одиночеству присовокупляется что-то еще, то, что я испытывал и раньше.
– Что же это такое, батя?
– Я столько раз пытался объяснить самому себе природу этого состояния, но приходил лишь к догадкам. Но ты знаешь теперь, когда мамы не стало, я кажется понял, что это такое, откуда берется это
– Ты меня пугаешь, отец.
– Я сам себя боюсь, Леша, – Григорий Андреевич иронично смотрел на сына. – Мне кажется, что человек, в том числе и я, всегда жалеет об упущенных возможностях, – это те неопределенные мысли, которые порой вылезают из закоулков сознания и встраиваются в наш процесс мышления.
– Видишь ли, человек проживает свою довольно-таки короткую жизнь, и на ее протяжении он посвящает себя определенному количеству занятий, тем занятиям, ставшими для него по какой-либо причине нужными или обязательными. Человек выбирает для себя определенную профессию, или даже парочку-тройку, которым отдает львиную долю времени; обзаводится женщиной (конечно если речь идет о мужчине), может даже не одной, уделяет ей свое оставшееся от работы время, детям, если они, конечно же, имеются; и, конечно же, каждый человек находит для себя увлечение, или хобби – не важно название, – ему он отдает то время, что остается, а остается обычно совсем немного.
– Ты забыл про сон, батя.
– Спасибо, сынок, да и – сон, обязательно, а как же без него. И что же получается? – Григорий Андреевич сосредоточенно погладил густые усы, отпил из стакана. – А получается, что вся жизнь человека складывается из таких вот маленьких траекторий-черточек, и если перенести рисунок на бумагу, то получится ломанная диаграмма, и у каждого она своя, нет двух одинаковых – все разные… Если поставить точку, которую принять за рождение, например – мое, и от нее вести линией эту самую жизнь, а там, где человек умирает поставить еще одну точку, то получится ломаный отрезок. А в начале твоего рождения от моей кривой линии отходит уже твоя кривая – она уходит куда-то в сторону или, может, идет рядом с моей. Потом, когда я умру, моя линия прекратится, а твоя будет уходить дальше…
– Батя, ты рассказываешь мне про генеалогическое дерево?
– Не совсем. Знаешь, такое вот ветвление этих ломанных прямых похоже на капилляры большого организма. Если даже прекращается ветвление капилляров одного рода – в нашем примере возьмем твой случай, где у тебя нет детей, допустим это просто, не бери всерьез – пустое место занимает ветвление других капилляров – других родов. То есть, если где то прекращается ветвление одних капилляров, то на этом вакантном, так сказать, месте, появляются другие капилляры – организм возмещает потерю одной микросистемы другой.
– Организм? Ты имеешь в виду человечество? – Алексей подкинул очередное поленнице в огонь.
– Именно. Человечество – это единый большой организм, у которого есть определенная цель, я так думаю.
– И что же это за цель, отец?
– Я думаю, что это один из тех вопросов, на которые люди пока не могут дать ответ. Вопрос в другом – правильно ли существует этот организм?
– А ты как считаешь? – заинтересованно спросил Алексей. Он рассматривал отцовское задумчивое лицо, на котором переливами играли тени огня.