Просто сказка...
Шрифт:
Хозяин приблизился, по-прежнему добро улыбаясь.
– Да вы присаживайтесь, чего вскочили-то? В ногах правды нет. Садитесь-садитесь, сейчас нам свет-Василисушка самовар сладит. А вы к кому шли, к тому и пришли. Зовут меня, как родители нарекли, Иваном, по батюшке Ивановичем, а Кощей Бессмертный - это так, от народа пошло. Брошено не со зла, а прикрепилось намертво.
Царевич так плюхнулся на лавку, что та аж прогнулась.
– Как же так, - пробормотал он, недоверчиво глядя на мужика.
– Как же так... Ничего не понимаю. Кощей - он...
– Иван поскреб затылок, потом попытался что-то изобразить в воздухе, потом, видно, так и не найдя ни нужного слова, ни изображения, закончил: - В общем, он кощей и есть. А у тебя, Иван Иваныч, кость широкая, сам ты видный,
– А вот так, - Иван Иванович обвел рукой стол, на котором откуда ни возьмись появилась скатерть, а на ней пыхтящий самовар, пироги, блины, мед, пряники, и перед каждым - красиво украшенная росписью деревянная чашка на деревянном же расписном блюдечке, и сказал: - Вы пока почаевничайте да перекусите, а я тем временем постараюсь как могу вам все разобъяснить. Не вы первые ко мне приходите; что-то мне подсказывает - и не последние. Ну, слушайте, с чего все началось, чем закончилось.
– Уж и не упомню толком, когда все случилось, а только занесло ко мне как-то ветром попутным купца одного. Купец купецом, ничего необычного в нем. Посидели мы с ним за самоваром, вот как сейчас с вами сидели, поговорили, посудачили, а потом гляжу - захлюпал что-то носом, да в слезы. Я уж и так и сяк утешал его, насилу утихомирил, а заодно дознался, что за печаль-кручина теразет. Поведал он мне, что надысь (али давеча?
– не упомню) возвращался он с товаром знатным из Индии. Шелка вез, каменья драгоценные, в Киев, значит, а по пути решил в Багдад заглянуть, на базары тамошние. И только это он так решил да с пути торенного повернул, как повстречал товарища своего, по делу купеческому, Никитина, свет Афанасия. Да и где повстречал-то? Аккурат посреди пустыни, где саксаула не встретишь, не токмо что живое существо. Удивился Парамон (так купца того звали), спрашивает, чего, мол, тот посреди песку делает? Или может, караван какой с товаром красным поджидает?
Нет, отвечает тот, не в караванах счастье. А побился он об заклад с земляками своими, что за три моря сходит, и цел-невредим обратно вернется. Не сам об заклад бился, мед за него в тот вечер бахвалился, а что толку? Отвечать-то кому? Не меду же...
Так вот. Через два моря он перебрался, до самой Индии достиг, а как дальше быть - не знает. Кончились моря, знакомые-то. Бродил он по базарам, бродил, да и выбродил себе советчика. Тот ему и говорит, что, мол, есть море промеж двух рек, Дарьями зовутся, да только не простое оно, а заколдованное. Вроде есть оно, а вроде и нет. Как так? не понял Афанасий.
– Что ты мне, мол, тень на плетень наводишь. Оно либо есть, либо нет, - как иначе? А тот ему отвечает: сам не был, не знаю, а люди рассказывают, что вот оно есть, а глянь-поглянь, и нет его. В общем, говорит, я тебе сказал, что мне ведомо, а далее ты уж сам решай, не маленький. Борода, вон, с лопату. И еще что-то добавил, только тихонечко, не разобрал Афанасий, чего.
Вот и решил он счастья пытать, искать это самое море - не море. Да только советчик тот, напоследок, сторговал ему статуя деревянного, с мальчиком. Не хотел Афанасий его поначалу брать - неказистый статуй, мужик какой-то тощий, коричневый весь, что твоя кора сосновая, без кафтана и порток, а на голове полотенце намотано - глянешь - ну чистый гриб-шампиньон. А потом решил - коли чего - на дрова пойдет. А мальчонку (он вроде как сиротой оказался) к торговому делу приучу, в лавку сидеть будет, народ привлекать.
Вот только кто ж знал, что этот самый статуй живым окажется? Правда, это уже потом выяснилось, когда деньги были уплачены, торговец тот поминай как звали, а сами они промеж рек блуждали.
– Ты погодь, погодь, дай передохнуть, - встрял царевич.
– Да как же такое может быть? Море, которое то ли есть, то ли нет, статуй, который не статуй...
– Я и сам поначалу сомневался - думал, вот загибает купец, вдесятером не распрямишь. Ан нет, все как сказано, так и вышло. У них, в Индии этой самой, есть такие люди, которые ничем другим не занимаются, окромя как сидят себе где-нибудь
– А мальчик тут при чем?
– снова встрял царевич.
– А мальчик денежку собирает, да на дудочке дудит. Он через время сыграть должен, чтобы тот переплетенный позу сменил, а не то неровен час - так и застынет. Играет мальчик на дудочке, а лишенец этот плавно так - я же говорю, аки змея - по-новому заплетается. Да только случилось так, что мальчик инструмент свой где-то потерял, - это мне Парамон рассказывал, - а другой не было, вот и добыли они ему бубен - другого вишь ты прибора музыкального не нашлось. И что ж ты думаешь? Ежели раньше плавно все было, мягко, так теперь все рывками пошло, смотреть - жуть берет... Дергается весь, рожи страшные корчит...
– Ну, будь по-твоему, - протянул царевич, и было видно, что он, мягко сказать, не вполне поверил сказанному.
– А море что? Нашлось али нет?
– Море... В общем, плыл какое-то время Афанасий по реке, потом обмелела она, пошли волоком, как водится, на авось. Шли-шли, уж сомневаться стали, правильной ли дорогой идут, как вдруг ладью обнаружили заморскую. Прямо посреди песка. А то все деревца, маленькие да сохлые. Обсмотрели ее - не то чтобы уж совсем старая, но свое, видать отслужила. Прошли еще сколько - взобрались на гору песчаную - глядят, и глазам своим не верят: не то чтоб рукой подать, но и не то чтоб очень далече гладь водная бескрайняя раскинулась. Вот оно, море-то долгожданное! Обнялись, слезу на радостях пустили, да чуть не бегом... Только вот незадача - чем ближе они к воде, там далее от них она отступает. Ровно заколдована. Уморились, стали. И вода стала. В том же расстоянии. А тут уж ночь близехонько, холодать стало. Делать нечего - забрались они в ладьи свои, потолковали про чудо неведомое, да и уснули. Даже сторожей не выставили. А чего и выставлять-то? За столько времени ни одной живой души...
Вот среди ночи проснулся Афанасий - плохо ему спалось, думы разные одолевали, и чует - не ладно что-то. Поднялся, походил по палубе - не то что-то, и все дела. Глянул за борт - батюшки светы!
– а там вода! Ахнул он, глаза трет, ничего не понимает. Кинул кувшин на веревке, зачерпнул, попробовал - и впрямь вода. Да не простая - морская, соленая! Разбудил он товарищей своих, факела зажгли, озираются - ничего не понимают. Было море - не стало моря; не стало моря - вот оно море. Так ничего и не придумав, решили обождать до утра - утро, мол, вечера мудренее, а уж ночи тем более. Да только поутру глядят - они посреди пустыни на том же самом холме, что и прежде, а море - вон оно, блещет водою вдалеке...
И зачалась тут сказка про белого бычка. Днем они к морю ладьи тащут, все не дотащут, ночью море само к ним приходит, а поутру - где были, там и очутились. Им бы плюнуть, да забыть, другого моря поискать, не заколдованного, но Афанасию вожжа некстати под кафтан попала. Пока, кричит, не разгадаю загадки сей, пока не найду, кто здесь колдовством балуется и не всыплю ему по первое число - с места не двинуся. И когда Парамон набрел на них со своим караваном, Афанасий слово свое крепко держал - с места не сдвинулся...
Так получилось, что уговорил Афанасий Парамона забрать с собой того статуя, ибо мочи не стало терпеть; поначалу оно даже забавно было, а потом надоел он, вместе с мальчиком своим и бубном, хуже горькой редьки. Чего уж он ему там посулил, про то не ведаю, а только согласился Парамон довезти его до Багдаду и там на рынке сбыть с рук кому ни попадя. Но не случилось. Видно, слава о том статуе впереди него верст за сто бежала, никто брать не хотел ни задаром, ни даже с приплатою. И ведь не бросишь - с одной стороны, хоть и статуй, а все ж таки живой, а с другой - вроде как слово дадено...