Противоречия: Собрание стихотворений

Лозина-Лозинский Алексей Константинович

«Наивно-строгими, серьезными глазами…»

Наивно-строгими, серьезными глазами Читает девочка Псалтирь. Впервые жуткими, глубокими мечтами Она объемлет то, что позабыто нами – Вселенной тягостную ширь. О, рожица! О, взгляд, ушедший без улыбки В смешно-торжественную вязь! Послушай, мой глупыш, коль мы рассудком гибки, Мы в жизни всё возьмем, пройдем сквозь все ошибки И, грустные, умрем, смеясь… 1913 Capri

СИЦИЛЬЯНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Где ты, донна в черном платье? Тихо бродят в храме тени… Не вчера ль ты у Распятья Становилась на колени? Луч, где вилися пылинки, Сквозь

цветные падал стекла На Мадонну в пелеринке, Пред которой роза блекла. И на ножку синьориты Он таинственно ложился… За колонною сокрытой Беспредельно я влюбился. Я любил твои движенья, Стан твой трепетный и гибкий, Лицемерие смиренья И кокетливость улыбки. Не вчера ли у портала, Проходя, ты вдруг склонилась И сквозь ветер прошептала «Будь опять» и быстро скрылась О, прохладный мрак собора! О, могучая колонна! Жду я – скоро, будет скоро В черном платье эта донна! Донна! Кто ты? Где ты? Жду я… Я, синьор, палермитаяец… Вдруг кого-то сзади чую… Бырр! Какой-то францисканец! Скрыты очи капюшоном, Острый нос, сухие губы… «Пошутила донна с доном», – Прошептал он мне сквозь зубы. Что за дьявол! Эй, ни шагу! Без раздумия и страха Тут же в храме я на шпагу Вздел проклятого монаха.

II

Это было за колонной, Только я здесь находился. Я галантно пред Мадонной За убийство извинился. В плащ закутавшись по очи, Шляпу сдвинувши на брови, В закоулках я средь ночи Быстро скрылся прочь от крови. Выпив дома три бокала, Спал я сном Святого Духа. Я не знал, что всё видала В храме нищая старуха. Мой слуга отчайным стоном Разбудил меня, проклятый! «О, синьоро! Под балконом Королевские солдаты!» Я взглянул в окно… Отместка! Под окном солдаты… масса… «Эй, – кричу слуге, – Франческо! У меня есть где-то ряса… Мигом вымочи и мигом С чердака неси солому». Мой слуга привык к интригам И пошел искать по дому. Чрез минуту мокрой рясой Был Франческо я обязан И соломой, как кирасой, Точно чучело, обвязан. За дверьми я слышу шпоры, Говор, шарканье ботфорта… А, жандармы! мушкатеры! Ну, увидят черти черта… 1913 На пути от Сицилии в Салоники

У ОЗЕРА

Заслушавшись Бога, застыла Трущоба в смиреньи и мощи. Болот необъятная сила Хранит изначальные рощи. Здесь тихо, здесь свято, здесь дико, Здесь втоптана лосем дорожка… В болотах желтеет морошка, А склоны багрит земляника. Шепча, заговорщики-ели Сплотились сплошною стеною Вкруг озера, темной купели С студеной, прозрачной водою. Украсили мхи его пышно, И лес хоронит его зорко, И точно колдунья озерко – Коварно, глубоко, неслышно… Лишь солнце, покорное смене, Звучащей в покое природы, Печальные, строгие пени, Как думы, положит на воды, – На это озерко из чащи, С главою, опущенной долу, Выходит послушник молчащий И молится Лавру и Фролу. Июль 1913

«Как вещий сон года, но всё трудней дорога…»

Как вещий сон года, но всё трудней дорога На всё дерзающих, безмолвных размышлений. Я создан для того, чтоб познавать жизнь Бога В потоке суеты и в мраке утомлений. Мой хладнокровный взор читает в пестрой смене Бесстрастный приговор, висящий над землею, И складываю я безумства впечатлений В путь предначертанный,

свершаемый и мною. А сердце лишь на миг, о, лишь на миг, согрето Улыбкой, музыкой, влюбленностью, природой… Зачем-то уронил на землю Бог поэта И наделил его печалью и свободой. Июль 1913 Constantinopoli

«Тишина лесная, успокой меня…»

Тишина лесная, успокой меня. Дай мне, дай заслушаться молодого дня. Тишина, дала же ты чуткость всем вокруг – Диким козам – трепетность, ласковость, испуг, Белкам страсть веселую к шуткам и проказам, Мудрость наших бабушек совам большеглазым, Зайцам игры странные в пятнах полнолунья, Змеям же – внимательность… Дай и мне, колдунья! Дай мне безрассудочность, нежность и улыбку, Дай мне струны на душу, душу – точно скрипку И на ней далекие шорохи сыграй… Тишина лесная, дай мне душу, дай! 28 июля 1913 Волма

«Есть жизнь глубокого, последнего покоя…»

Есть жизнь глубокого, последнего покоя У заключенных в камеру навек. Поток ненужных грез, без ясности, без зноя, Рождает ко всему холодный человек. Он уж привык к тюрьме, тюрьма к нему привыкла, Гнет вечно-серых стен съел краски, слезы дум, Один и тот же ритм заученного цикла Выстукивает дни, как шум машины, шум… Он знает щели стен, иероглифы, метки, И, странно дружествен, он гладит свой гранит; Шагая целый день наискосок по клетке, Бормочет что-то он… А ночью крепко спит. Как то, что не было, «жизнь там», «тогда» мелькает; Застыли в тьме года, как мертвые глаза… Он по привычке лишь нередко размышляет, Как можно убежать, хоть убежать нельзя. И так и я живу. Свободный от сомнений, Отчаянья, надежд, я по свету брожу, Но люди, звезды, мир, всё – стены или тени, А я по камере наискосок хожу… 28 июля 1913 Волма

«Я часто брожу в одном брошенном парке…»

Я часто брожу в одном брошенном парке, Влюбленный, молчащий, усталый… Там дом есть и в доме есть своды, и арки, И страшные, длинные залы. И окна, высокие окна, при свете Луны, этой лилии Бога, Торжественным рядом блестят на паркете Недвижно, и четко, и строго. Зачем я брожу в этом доме забытом, Хоть всё в этом доме пугает? Прелестная белая дама по плитам Там в полночь чуть слышно блуждает. По платью протянуты ленты, разводы, И кружево, складки валлонов, По моде, что вышла давно уж из моды, Не меньше, чем двести сезонов! Шаги ее медленны и неуклонны, И нет их нежней и жесточе, И тихи, огромны, безумны, бездонны Ее молчаливые очи! Ах, взор ее падает тише и строже, Чем месяц в оконные рамы! Но мне всё равно – я умру всё равно же От взгляда какой-нибудь дамы! 6 августа 1913 Волма

«Он был, громадный мир, певучий и единый…»

Он был, громадный мир, певучий и единый, Идущий в стройности к престолу Судии. Ушли, как облака, на мудрые вершины, Волнуясь, истины мои. Но за Единство мир потребовал Нирваны, И это понял я, и, дико сжав виски, Я завопил, упал, ногтями впился в раны И мир разбил на черепки. Осколки Космоса… Они блестят злорадно И кружатся во тьме, зовя меня на пир… А я, безумный я, я их хватаю жадно, Чтоб вновь создать Единый мир! 8 августа 1913 Волма

«Наполнилась чаша терпенья Творца…»

Наполнилась чаша терпенья Творца, Померкла лазурь небосвода. Как школьник, трепещущий гнева отца, Затихла и шепчет природа. Лохматою тучей покрыта земля, Как черным, развернутым стягом, Грохочет в телеге седой Илия И молнии блещут зигзагом. О, молния, молния! Низость и ложь Согреты сиянием Феба… Зачем же ты сердце мое не пробьешь, Прекрасная молния с неба? Октябрь 1913 СПб