Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
Эта сцена, а также и некоторые другие черты его частной жизни в Тобольске, очень живо дают нам почувствовать то, как текла его жизнь: ночное бдение, служба дома, чтение благочестивых книг у окна, назидательные приемы по отношению к своей пастве. Можно рассматривать это наказание как жестокое и дурного вкуса. Но нужно вспомнить, что дело касалось монаха, вдвойне виновного, который нагонял страх и на сам монастырь, и на весь город: «Никто не решался с ним говорить». И надо учесть то, что успех у Аввакума был полный. С того времени архимандрит и монахи его монастыря не могли им нахвалиться; воеводы благодарили Аввакума за него. Надо добавить, что этот способ сурового лечения не доставлял никакого удовольствия тому, кто его применял: наоборот, четверть века спустя он вспомнит о нем как о трудном испытании [884] .
884
РИБ. Т. 39. Стб. 563–564 (1677 г.).
Вот как он рассказывает о способе, каким он действовал с другими провинившимися:
«Ох, безчинница! Ворует, да и запирается! Беду на беду творит! А как бы: согрешила, прости, впред престану! – ино бы и Бог простит, да и жила бы чинненко, плакався о первой-той глупости. Ино диавол претит, а своя слабость престать не велит. Да еще огрызается, что сука, пред добрым человеком.
Здесь Аввакум прочел ей нравственную проповедь относительно еды и спиртных напитков, разжигающих похоть: «Скачешь – говорит он – яко юница, быков желаешь, и яко кошка, котов ищешь, смерть забывше». Он дает ей четки и заставляет ее класть земные поклоны, пока она не падает от изнеможения. Пономарь заставляет ее подняться, ударяя ее веревкой. «Где-петь детца? Чорт плотный на шею навязался! И плачю пред Богом, а мучю. Помню, в правилех пишет: “прелюбодей и на Пасху без милости мучится”». На этот раз средство это не возымело своего действия: это была профессионалка, она вернулась на свою блевотину [885] .
885
РИБ. Т. 39. Стб. 561–562.
В другой раз Аввакум спас молодую калмычку, выросшую пленницей в доме некоего Елеазара. Аввакум сделал из нее свою духовную дщерь, оставил у себя в доме и сумел привить ей любовь к набожности и добродетели. Но девушка все еще питала к своему первому господину истинную привязанность: это чувство, боровшееся с верой и чрезвычайным уважением, которое она питала к своему духовному отцу, превратилось у нее в конце концов в болезнь, выразившуюся различными проявлениями, о которых Аввакум повествует в своем Житии. Бедная Анна будет долгие годы мучиться между влечением к Елеазару, за которого она, после отъезда Ав вакума, выйдет замуж, и влечением к монашеской жизни, на которую в конце концов Аввакуму удается ее уговорить, вплоть до того, что она примет страдание за старую веру [886] . Вот каким образом боролся протопоп, пуская в ход все свое влияние и весь свой авторитет против по большей части незаконных браков, столь распространенных между русскими и туземными рабынями или пленницами.
886
Житие. Л. 279–283.
Эта открытая война против характерных для Тобольска пороков, а также и продолжительность церковной службы должны были неминуемо возбудить оппозицию к нему. Эта оппозиция не могла не принять формы доносов, направленных на то, чтобы навсегда погубить священника, высланного, как это было известно, в наказание за проступки; доносы эти вменяли ему следующее: оскорбление государя, превышение власти… В продолжение полутора лет на Аввакума донесли пять раз [887] .
887
Там же. Л. 208.
Самый большой конфликт был вызван дьяком Струной. Этот человек, сумевший завладеть доверием архиепископа, был фактически дельцом, лишенным всякой совести, который объединял в себе такие отрицательные черты, как несправедливость, лихоимство и произвол. Тот факт, что Аввакум долгое время терпел все это распутство, не выступая против него открыто, доказывает только, что он вовсе не был любителем ссор и беспокойным человеком, всегда готовым вмешаться в разные свары то тут, то там, не принимая во внимание ни характера людей, ни шансов на успех. Струна был всемогущ. Аввакум же, в конце концов, был всего только высланным; ему достаточно было применять свое усердие в своем приходе и в окрестностях, не вмешиваясь в дела епархиального начальства, которые ему никто к тому же и не поручал. Но в тот день, когда Струна незаконным образом оскорбил одного из его подчиненных, а именно чтеца Антония, и во время богослужебного пения схватил его за бороду, Аввакум почел себя обязанным и вправе вступиться. Он был вдвойне прав, ибо происшествие произошло в его церкви, во время вечерни, и касалось члена его причта. Прервав службу, уже нарушенную этим грубым поступком, он проучил его внушительным и мучительным наказанием. Дьяк выпросил себе прощение, чтобы вырваться из его рук. Но он возбудил против Аввакума всех, кто зависел от его, Струны, милостей, именно: родственников, священников, монахов, и в одну прекрасную ночь вся эта ватага людей бросилась на поповку, где жил Аввакум, чтобы схватить его и бросить в Тобол. Это было повторением истории в Юрьевце. Неизвестно, как он спасся от этого покушения на свою жизнь. К счастью, все это произошло в последнее время отсутствия Симеона: ему пришлось страдать только месяц. Днем он ходил в сопровождении верующих, как и Матвей Ломков.
Ночью он скрывался: он даже подумывал найти убежище в стенах тюрьмы! Воевода относился к нему с симпатией, горевал об опасностях, которым он подвергался, но не решался что-либо сделать для него, ибо боялся Струны и его клики! Жена воеводы, княгиня Хилкова, не находила другого выхода, как прятать Аввакума в один из своих сундуков и в нужных случаях садиться на него [888] .
Наконец, архиепископ возвратился, это было в сочельник 1654 года. Он тут же узнал
888
Житие. Л. 208–208 об.; Редакция В. Л. 22 об.
889
РГАДА. Сибирский приказ (ф. 214). Стб. 592. Л. 255–256 (челобитная Симеона от 7 февраля 1659 года была получена в Москве 24 марта).
Но архиепископ и следователи по делу Струны натолкнулись на сильного противника. Дьяк Струна знал судопроизводство: он заявил о своем желании довести до сведения царя один донос, в интересах, как он говорил, самого же царя. Пришлось отвести его в съезжую избу, где он дал показания против архиепископа и Аввакума, обвиняя их обоих в оскорблении царя, аргумент, по нравам того времени, непреложный. По тогдашним правилам, Струна отныне находился в исключительном ведении московской юрисдикции. Цель его была достигнута: он ускользнул от тюрьмы архиепископа. Его новый страж, Петр Бекетов, был старым воином, который со времени вступления на престол царя Михаила Федоровича участвовал во всех сибирских кампаниях и походах и только что, получив дворянство, обосновался в Тобольске с тем, чтобы, как ушедший в запас, провести там остаток своих дней. Его, конечно, гораздо больше соблазняли все перипетии этой сложной авантюры, чем моральные тонкости. Он дал своему хитрому узнику уверить себя в правоте его дела. Со своей стороны, архиепископ, чтобы снова заполучить Струну, опирался на свое право проверки счетов и ведения дел. Не достигнув того, чего он желал, он 4 марта 1655 года, в Неделю православия разразился против него торжественной анафемой, проклиная его со всеми вытекавшими из анафемы последствиями, притом с запретом посещать церковь, с отказом принимать приношения для церкви, с запрещением доступа в его дом хотя бы одному священнику. Бекетов, присутствовавший при этом анафематствовании, был так им поражен, что не смог сдержаться и начал выкрикивать в самом соборе всевозможные бранные слова по адресу архиепископа и Аввакума, который якобы был его правой рукой. Он выскочил в ярости из храма и побежал по направлению к своей усадьбе, рыча и жестикулируя; по дороге он был сражен апоплексическим ударом. Невозможно было не признать в этом факте наказания, посланного ему за его преступный протест. Он умер без покаяния, и тело его было брошено прямо на улице: это не было ни мщением, ни даже какой-то особой мерой. Можно было сделать и хуже: можно было выбросить его тело на свалку. Что было очень знаменательно, так это то, что Симеон и Аввакум провели все это время в молитве, испрашивая милосердие Божие для его души, и что затем они разрешили, вопреки обычаю, устроить ему торжественные похороны [890] .
890
Это происшествие со Струной изложено по двум челобитным Симеона (РГАДА. Сибирский приказ. Стб. 592), написанным в середине 1655 года и 7 февраля 1659 года, а также по решению из Москвы от 4 августа 1656 года (Никольский. С. 162. № 6), равно и по челобитной Струны (РГАДА. Сибирский приказ. Стб. 492), написанной между 7 и 13 февраля 1659 года, и по Житию. (Л. 208, 210). Никольский (С. 145–149, ср. с. 164–166) говорит об этом, используя все документы, которые он мог найти, но с некоторой долей пристрастия в пользу непорядочного дьяка. Этим, однако, карьера Струны не кончилась. Мы встречаем его восстановленным Никоном после его отлучения от церкви 4 августа 1656 года, посланным новым воеводой Буйносовым-Ростовским в Москву, затем в Тобольске 13 сентября 1659 года, уже дворянином (РГАДА. Сибирский приказ. Стб. 560. Л. 1), переведенным в Енисейск 10 февраля 1659 года. Затем он снова отлучается Симеоном 1 сентября 1659 года (Там же. Стб. 492. Л. 1, 12–15), но почти сразу же назначается воеводой в Тюмень в 1660 году (Древняя российская вивлиофика. VI. 1-е издание. С. 291). Он получает предписание произвести следствие в Далматовом скиту на Исети, а также в отношении сборщика ясака в Туруханске в сентябре 1668 года (ДАИ. V. С. 320–321). Эта карьера указывает на ловкость Струны, а может быть, и на его способности администратора, но не на его нравственные качества (см. также: Оглоблин Н Н. Дело о самовольном приезде в Москву тобольского архиепископа Симеона в 1661 г. // Русская старина. 1893. № 10. С. 172–175).
С момента, когда архиепископ удостоверился в виновности Струны, он, по-видимому, еще более приблизил к себе Аввакума. Он сделал его своего рода главным викарием. Он советовался с ним относительно наказаний, требуемых канонами, чтобы применить такое наказание по отношению к непорядочному дьяку; оба совместно решают, как им вести себя после смерти Бекетова.
Аввакум был преисполнен рвения. Едва закончилось дело Струны в Тобольске, как Симеон доверяет вчерашнему ссыльному чрезвычайно тонкое поручение касательно отношений между церковью и государством.
Какие-то государственные крестьяне Киргинской слободы убежали в новую Исетскую крепость, а один из них в Далматов скит. Фефилов, старший приказный слободы, дважды посылал за ними, требуя их выдачи, и все безрезультатно; 14 августа 1654 года он сообщил об этом в Тобольск. Воеводы направили в Исет, местному старшему приказному и Далмату требование выдать беглецов. Это дело находилось в таком положении, когда 11 декабря архиепископу Симеону, проезжавшему недалеко от Исети, Далмат передал через Ефрема, одного из своих монахов, жалобу, в которой Фефилов обвинялся в грубом поведении и преступных речах против церкви и царя. Симеон сейчас же вытребовал Фефилова. Ввиду того, что Фефилов не обратил на этот приказ никакого внимания, Симеон потребовал 4 января 1655 года от воевод, чтобы они вызвали Фефилова в Тобольск. Долго он их увещевал, наконец, Фефилов 14 мая приехал сюда добровольно по своим делам, за получением провианта ржи для своей слободы. Симеон воспользовался этим, чтобы заставить воевод задержать Фефилова, и приказал начать расследование его дела. Они отказались и переложили расследование на архиепископа. Последний согласился на это и назначил на 16 мая комиссию, составленную из своего казначея Филарета, протопопа Вознесенского собора Аввакума Петрова, двух дворян и писца [891] .
891
Это дело изложено в: 1) докладной записке воевод, полученной в Москве 30 декабря 1655 года (РГАДА. Сибирский приказ. Стб. 496. Л. 34–49), 2) в письме Симеона царю, полученном 29 ноября (РГАДА. Сибирский приказ. Стб. 592. Л. 129–132); 3) в приказе относительно назначения в комиссию Аввакума (Никольский. С. 161. № 6).