Провидец. Город мертвецов
Шрифт:
– С Ильей Федоровичем скверно вышло, - обняла она женщину.
– Не падайте духом.
– Приложу все усилия, спасибо тебе.
Темноглазые цыгане отирались у печи, поджидая, когда можно будет вернуться к своим хлопотам. Пахом ощутил их молчаливое нетерпение первым и обратился к товарищам:
– Так, граждане. Хватит мешать нашим кучерявым друзьм. Чтобы свежего воздуха под землей хватило на всю ночь, мехи должны поработать еще пару часов.
Здоровяк пригнул голову — то ли поклон, то ли кивок — и произнес несколько
Когда мы направились к одному из боковых туннелей, они натянуто заулыбались и закачали головами, неумело скрывая облегчение.
Со чмоканьем, словно забитые воздушные шлюзы, открывались и закрывались двери. Плавно изгибаясь, коридор, освещенный ржавыми канделябрами, уводил куда-то вниз.
– Так это и есть Хранилища? — поинтересовался я.
– Не совсем, — отозвался Пахом. — На самом деле тут всего одно хранилище — просто имя прижилось. Все остальное, по сути своей, спальные места. Не шибко чисто и удобно, зато вполне себе безопасно. Собственно, вот ваша комната, Николай Александрович.
Я заглянул внутрь и увидел ровно то, что было обещано: худо-бедно прибранную, более или менее удобную на вид каморку с двумя кроватями, столом и рукомойником. У дальней стены протянулись три трубы, исходивших паром, а в углу висел облезлый киот с распятием, который смотрелся в этой комнате весьма чуждо.
– Обратите внимание на трубы, — сказал Пахом. — Они здесь для тепла, но прикасаться к ним не советую. Сразу получите ожог.
– Спасибо, что предупредили.
– Клозет у нас в конце коридора. Толком не запирается, да и пахнет там не луговыми цветами. Воду можно найти рядом с котельной. Она хранится в бочках сразу за дверью.
– Прямо царские палаты, — сказал я, разглядывая обстановку, что походила на грязную келью.
– Располагайтесь, - кивнул Пахом и удалился прочь.
Выскочив из сапог, я переместился на койку и улегся на затхлую подушку. Сил не осталось даже на то, чтобы уснуть, оттого я просто глядел в потолок, слушая тяжелую, угнетающую тишину, изредка прерываемую странными звуками.
Через некоторое время дверь моих "покоев" скрипнула и в проеме показалась голова Пелагеи.
– Николай Александрович, ну ты как?
– Жить можно. Проходите, милости просим, - сказал я поднявшись. Настроение моё как - то само собою приподнялось и мне сделалось не столь одиноко.
– Это можно, - ответила девушка, присаживаясь на край соседней койки.
– Ты ничего худого не подумай, просто не хочу коротать ночь в компании этих старых дурней. Они-то ко мне со всей душой, да только я такую опеку вряд ли вынесу.
– Даже и в мыслях не было.
– Вот и славно.
– Как там госпожа Агафья?
– Горюет, но она сильная.
– Не сочтите за наглость, - сказал я, смутившись, - но меня гложит любопытство...
– Хочется знать как она потеряла руки?
Я
– Собственно, это не секрет, - пожала плечами Пелагея.
– Правую она потеряла, когда все мы бежали из города, потому что остаться означало смерть, а то и хуже. Жили мы в девятом секторе третьего кольца - на Третьей Портовой.
– Мы?
– Да, мы. Агафья подобрала меня со свалки совсем крохой, и с тех пор она мне как мать. Родная моя семья вся померла от кори: отец, мать, и пятеро братьев.
– Прости, ради бога. Я не знал...
– Не бери в голову. Так вот, Агафья со своим супругом, Василием Егоровичем, держали там одно заведеньице, туда много кто заглядывал — по большей части мужчины. Старые портовые крысы, рыбаки в промасленных дождевиках, старатели со своими пожитками, бренчащими на спине, и дела шли весьма неплохо. Подавали в основном пиво. Откашлявшись, она продолжила:
– И вот, в один из погожих деньков пришла беда: мертвые пришли дабы питаться живыми. Эта зараза застала нас с Агафьей на рынке — мы как раз закупали продукты, когда началась паника. Василий Егорович остался в тот день в трактире.
Везде уже сооружали временные преграды из хлама всякого толку. Помогали они плохо, но все-таки помогали, так что рабочие трудились вовсю. При первой же возможности, как только прошла основная волна паники, мы пробрались через ограждения и побежали в трактир.
Но там его было не видать. Трактир казался пустым, окна выломаны. Люди разбивали стекла и промышляли грабежом. Мне даже не верилось: воровать в такое время!
Зайдя внутрь, я начала его звать, пока он не откликнулся откуда-то из задней части дома. Тогда я перемахнула через прилавок, вломилась в кухню и увидела его на полу, всего истерзанного и залитого кровью. Агафья вбежала следом.
Кровь в основном была не его. Он застрелил троих безумцев, которые загнали его в угол — как волки оленя, вы же знакомы с их повадками, — и сидел теперь в компании трупов, но его сильно покусали. У Василия Егоровича откусили ухо и часть ступни, а глотку ему наполовину вырвали...
Она вздохнула и еще разок прочистила горло.
— Он умирал… и, как оказалось, обращался. В ту пору мы совсем еще не знали про эту болезнь, так что Агафья не побоялась к нему подойти. Василий Егорович вяло покачивал головой, глаза у него высохли и стали желто-серого оттенка.
Вместе мы попытались поднять его с пола — хотели дотащить до госпиталя. До чего же глупая мысль была. К тому времени все улицы перегородили, и помощи было бы негде искать. И все-таки мы поставили его на ноги. Он был не особенно крупный мужчина.
И тут он полез драться. Сцепившись, мы рухнули у прилавка. Когда снова удалось поднять его, с ним уже было кончено. Он начал постанывать и пускать слюни — яд, проникший в его тело через укусы, сделал свое дело.
Вот тогда-то все и случилось. Тогда он Агафью и цапнул.