Провокатор

Валяев Сергей

А в Кремль друг за другом спешили правительственные лимузины. На территории, окруженной кирпичным бастионом, чувствовалась атмосфера легкого панического настроения, переходящего в стойкий синдром безвластия.

В кабинете штаба Н-ского военного округа в одиночестве находился генерал Мрачев. Перед ним лежала карта Российской Федерации, над которой он крепко задумался. Появился вышколенный и скрипящий новыми кожаными сапогами молоденький адъютант:

– Директор завода Лаптев.

– Что?
– вскинулся Генерал, помял лицо

руками.
– Директор?.. Я его не вызывал...

– Желает что-то сообщить... экстраординарное... Очень нервный, товарищ генерал...
– улыбнулся адъютант.
– Все поджилки трясутся.

– О Господи, у меня тоже трясутся!
– вскричал Мрачев.
– Надеюсь, у него второй Т-34 не выискался?

Однажды я и Саша Хван, тоже замечательный, скажу сдержанно, режиссер, пили. Когда пьют режиссеры, музы молчат. Мы пили и говорили на вечные темы.

– Ты з-з-замечательный режиссер, - говорил я.
– Я горжусь тобой, как переходящим знаменем нашей с-с-страны!..

– С-с-страны нет, - отвечал на это утонченный Хван.
– Но мы есть. Ты тоже з-з-замечательный... как человек!..

– А как режиссер?
– насторожился я.

– Ты первый после меня.

– Не-е-ет, - не согласился я.
– Ты первый после меня.

– А ты меня уважаешь?
– последовал закономерный вопрос.

– У-у-уважаю.

– П-п-почему я первый?.. Сейчас скажу. Где мои очки?

– Очки?.. Они, кажется, на тебе.
– Я протянул руку.
– Очки на месте, Саша.

– А п-п-почему я тебя не вижу?

– Глаза закрыты. Я тебя вижу. Ты на месте.

– Точно. Страны нет, а мы есть. Интересно.

– Ты отвлекаешься, - заметил я.
– Кто из нас первый, я не понял?

– А-а-а, - вспомнил Хван.
– Я был в Америке. Ты знаешь?

– Знаю. Ты купил подвенечное платье за двести долларов.

– За сто девяносто девять!

– Да, - задумался я.
– А к-к-какая связь?

– Связь? Между чем и кем?

– Между платьем и тобой, самым первым?..

– Да-да-да...
– вспоминал. И вспомнил: - Я был в Америке. Америка страна контрастов, это ты знаешь. Там небоскребы, дороги, бары, автомобили, негры черные, полицейские белые...

– Белый дом, - подсказал я.
– Как у нас.

– Не знаю. Не видел, - отмахнулся мой утонченный, повторюсь, собеседник.
– Так вот, там еще есть эти самые... стокеры! Вот!

– Кто?

– Стокеры! Улавливаешь?

– Пока нет.

– Это значит - люди, занимающиеся грязной работой. Буквальный перевод: кочегары. Понял?

– Ну?
– не понял я.

– Какой ты, право!
– рассердился мой друг.
– Где мои очки?

– Тьфу!
– сказал я.
– Очки на носу. А я не пойму, какая связь между тобой, платьем и кочегарами?..

– Стокерами?

– Именно!

– Объясняю: я вернулся сюда из Америки. Почему? Здесь моя родина. Вот почему. А

я родине нужен? Я для всех кто?

– Кто?
– удивился я.

– Никто. Стокер! Человек, занимающийся самой грязной работой. Мы с тобой, душечка, сидим в пахучей чудовищной двустворчатой жопе! И ковыряемся в ней, как кочегары в топке!..

Я несколько протрезвел и сказал честно:

– Хван! Я от тебя протрезвел. Давай выпьем?

– Д-д-давай!.. За что?

– За стокеров! Но я уточню твой замечательный образ.

– Разрешаю, - сказал мой друг.
– Вот почему я первый, а ты после меня.

– П-п-почему?

– Я создаю новые образы, а ты уточняешь.

– Я в Америку не ездил, - с достоинством ответил я.
– И на сто девяносто девять долларов купил бы ребенку жвачки.

– Уел, - с тяжелым вздохом проговорил Хван.
– Кстати, тебе подвенечное платье не требуется?

– Нет, - твердо ответил я.
– А требуется твое внимание.

– Я весь внимание. Только поправь мне очки.

Я выполнил просьбу товарища по нашей трудной профессии, а после поднял тост за нас. Стокеров, или как там их? Мы те, кто сумел сохранить себя в больном пространстве, на свалке цивилизации. Нас мало, но мы есть, мы занимаемся грязной, отвратительной, золотарной работой: мы по силе своих возможностей очищаем человеческие души от нечистот безумных идей, от паразитической лжи, от каждодневного предательства себя. Мы свободны, нам нечего терять, кроме своих душ, мы опасны для двуглавой власти. Пока есть мы, занимающиеся черной работой по спасению душ, власть будет чувствовать себя ущербной, оскорбленной, дутой и распущенной, как потаскухи на Тверской-ебской.

– От-т-тличная речь!
– сказал Хван, тоже протрезвев.
– Мы оба с тобой первые. И последние!..

И мы выпили за себя и своих героев, мужественно сражающихся до последнего своего смертного часа.

– ..."Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!" - песня времен Великой Победы билась в тесной рубке Т-34, рвалась через открытый люк к светлому, но вечереющему летнему небу.

Небесный купол был нежен, вечен и прекрасен с малиновыми мазками заходящего солнца; под ним было грешно умирать. Но Т-34 резко остановился, и водитель его прохрипел:

– Ой, братки, худо чегось мне...

– Это тебя, дед-Лех, растрясло, как шкап!
– заржал Василий. И получил затрещину от Минина:

– Не бузи!
– И придерживал руками голову боевого друга.
– Леха, на землю?

– Не-не, поехали, - отозвался Ухов.
– Помирать, так в коробочке.

– Я те помру, - пригрозил Беляев.
– Ишь, мыслит легко уйти от жизни-стервы.

– Алеша, держись, ты ж герой, - сказал Дымкин.

– Может, и поскриплю... как шкап, - проговорил Алексей Николаевич. Вы сами того... до победного...
– И к Минину-младшему: - Санька, ты не бойся, выдюжим.