Пройти по Краю Мира

Тан Эми

Складывая флаконы в пакет с вещами для благотворительности, Рут одернула себя. Полная решимости, но все еще считающая себя транжирой, она переложила флаконы в мусор. Так, что там с пудрой? Она открыла золотистую коробочку с геральдической лилией. Ей, должно быть, не менее тридцати лет. Пудра внутри окислилась и приобрела оранжевый оттенок, таким цветом румянили щеки куклам-чревовещателям. Чем бы это вещество ни было, оно выглядело так, будто могло вызвать рак или болезнь Альцгеймера. Все в этом мире, каким бы безобидным ни казалось, было потенциально опасным, кишело токсинами, которые могли отравить или инфицировать тебя в тот момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Этому научила ее мать.

Рут достала пуховку. По краям она была комковатой, а в центре — вытертой и гладкой из-за того, что некогда скользила по щекам Лу Лин. Рут выбросила пудру и пуховку в пакет с мусором. В следующее мгновение

она запаниковала, достала пудреницу и чуть не заплакала. Это же было частью жизни ее матери! Ну и что, что она немного сентиментальна! Она снова открыла пудреницу и увидела отражение своего искаженного болью лица. Потом Рут снова обратила внимание на саму пудру. Нет, это уже не сентиментальность. Это было отвратительно и нездорово. Она снова сунула пудру в пакет для мусора.

К наступлению ночи гостиная была забита вещами, расставание с которыми, по мнению Рут, ее мать не огорчит. Среди них был дисковый телефон «Принцесса», выкройки для шитья, горы старых счетов за коммунальные услуги, пять стаканов для холодного чая, несколько разномастных чашек для кофе с разными надписями, торшер, у которого недоставало одной ноги, старый проржавевший садовый стул со спинкой в форме ракушки, тостер с перегоревшим проводом и корпусом, каку старого «бьюика», кухонные часы с ножом, вилкой и ложкой вместо часовой, минутной и секундной стрелок, сумочка для вязания с незаконченными фиолетово-бирюзовыми с зеленым тапочками, лекарства с истекшим сроком годности и спутавшиеся между собой проволочные вешалки для одежды.

Было уже поздно, но Рут чувствовала прилив энергии и целеустремленность. Осмотрев квартиру, она стала загибать пальцы, стараясь подсчитать количество превентивных мер, необходимых, чтобы избежать несчастного случая. Настенные розетки следовало модернизировать, а датчики дыма — заменить. Надо уменьшить температуру нагрева воды в котле, чтобы мать не обожглась, и проверить, откуда взялся коричневый потек на потолке. Протечка? Она стала искать, куда вода могла просочиться, и ее внимательный взгляд остановился на том месте, где стоял диван. Она бросилась к нему и отодрала от пола ковер. Там, под напольной панелью, был один из тайников матери, где она хранила вещи, которые могли пригодиться в случае войны или, по словам Лу Лин, «несчастий таких плохих, что о них и говорить страшно». Рут надавила на один край панели — и пожалуйста: второй край послушно приподнялся. Там оказался витой золотой браслет! Она достала его и радостно рассмеялась, как будто участвовала в квесте и открыла правильную дверь. Когда-то мать потащила ее в Королевский Нефритовый Дом на Джексон-стрит и купила там браслет за сто двадцать долларов, уверяя Рут, что он сделан из золота в двадцать четыре карата и в случае крайней необходимости его можно будет взвесить и продать за полную цену.

Так, а что там с остальными тайниками Лу Лин? Возле камина, которым никогда не пользовались, Рут отодвинула корзину с фотоальбомами. Покачав свободно лежащий кирпич, она вынула его и достала все еще хранившуюся там заначку: двадцатидолларовую купюру, обернутую вокруг четырех банкнот по одному доллару. Невероятно! Она обрадовалась своим находкам, и особенно этой, памятной с ее подростковых лет. Когда они поселились в этом доме, Лу Лин спрятала сюда четыре двадцатидолларовые купюры. Рут время от времени заглядывала в этот тайник, чтобы убедиться в том, что купюры так и лежат в прежнем виде: идеально ровной стопкой. Однажды, посмотрев фильм про мальчика-детектива, она положила на них волос. И всякий раз, когда потом туда заглядывала, волос оставался на месте. Когда Рут исполнилось пятнадцать, она начала брать оттуда деньги на собственные нужды, если ей надо было потратить пару долларов на запрещенные вещи: тушь для ресниц, билет в кино или позже — на пачку «Мальборо». Поначалу она нервничала, пока не возвращала деньги на место. А когда восполняла трату, радовалась, в том числе и потому, что ее не поймали за этим делом. Она убеждала себя в том, что заслужила эти деньги, так как стригла газон, мыла посуду и терпела материнские капризы и крики без всякого повода. Рут брала двадцатидолларовые купюры и заменяла их десятидолларовыми, потом пятидолларовыми, а затем и банкнотами по одному доллару, которые и дождались ее сейчас, завернутые в единственную оставшуюся двадцатку.

И вот теперь, тридцать один год спустя, держа в руках напоминание о своей давней краже, она была одновременно той девочкой, которая это сделала, и взрослой собой, наблюдавшей за происходившим. Она вспомнила несчастного ребенка, жившего в ее теле, раздираемого страстями, гневом и внезапными побуждениями. Она помнила, как пыталась решить: верить ли ей в Бога или быть нигилисткой? Стать ли ей буддисткой или битником? Но кроме духовного пути, который ей предстояло

выбрать, она искала ответы на вопросы: в чем был смысл постоянных страданий ее матери? Есть ли призраки на самом деле? И если нет, то значило ли это, что ее мать была не в себе? Действительно ли существовала такая вещь, как удача? И если нет, то почему кузены Рут жили в Саратоге, а не она? Иногда Рут исполнялась решимости стать полной противоположностью своей матери. Вместо того чтобы жаловаться на мир, она решила заняться конструктивной деятельностью. То она хотела вступить в ряды Корпуса мира и отправиться с ним в далекие джунгли. Потом она решила стать ветеринаром, чтобы спасать раненых животных, а позже — дефектологом, чтобы работать с умственно отсталыми детьми. Но она не собиралась указывать на их ошибки, как это делала мать, которая кричала, что у дочери, должно быть, куда-то пропала половина мозга. Нет, она хотела обращаться с ними как с живыми душами, такими же, как все остальные.

Рут выплескивала все эти чувства на страницы дневника, который тетушка Гал подарила ей на Рождество. В десятом классе на занятиях по английскому языку она как раз закончила читать «Дневник Анны Франк» и вместе с остальными девочками была захвачена мыслью о том, что и она была уникальной невинной жертвой на фоне жизненной трагедии, которая посмертно увенчает ее лаврами славы и подарит всеобщее обожание. Это делало дневник доказательством ее существования и значимости и, что было самым важным, давало шанс, что когда-нибудь его прочитают и поймут ее. Пусть даже это случится уже после того, как ее не станет. Мысль о том, что она не зря терпит все эти мучения, приносила огромное облегчение. На страницах дневника она могла быть настолько честной, насколько этого хотела. Разумеется, правда должна была подтверждаться фактами, поэтому ее первая запись в дневнике перечисляла десятку самых популярных песен на радио и упоминание о том, что у мальчика по имени Майкл Папп во время танца с Вэнди был стояк. Потому что так сказала Вэнди, правда, сама Рут в то время считала, что слово «стояк» имеет отношение к чрезмерно раздутому самомнению.

Она знала, что мать имеет привычку заглядывать в ее дневник.

— Почему тебе нравится песня «Повернись, повернись, повернись»? — однажды спросила она Рут. — Потому что еще кому-то она нравится?

В другой раз мать принюхалась и сказала:

— Почему пахнуть сигарета?

А Рут как раз написала о том, как она с друзьями ездила в Хейт-Эшбери и встретила там в парке каких-то хиппи, которые предложили им закурить.

Рут в глубине души развеселилась оттого, что мать под куревом имела в виду сигареты, а не травку, которую они на самом деле курили. После этих вопросов >

Рут стала прятать дневник в шкафу, под матрасами, за ящиком комода. Но мать всегда его находила, об этом можно было судить по тому, что именно она запрещала дочери: «Больше не ходить на пляж после школы», «Больше не дружить с этой Лиза», «Что ты так бегать за мальчики?»

Если Рут напрямую обвиняла мать в том, что та читает ее дневник, то Лу Лин отвечала уклончиво, ни в чем не признаваясь и в то же время утверждая, что «у дочери не должно быть секреты от мать».

Рут не хотела подвергать цензуре свои записи, поэтому она писала на комбинации «поросячей латыни» [15] , испанского и сложных слов с большим количеством слогов, которые ее мать понять не могла. «Акватические мероприятия кремнеземной разновидности», — так она обозначала пляж на Лэндз Энд.

15

Способ шифрования английских слов с помощью перемещения начальных согласных в конец слова и добавления «ау». Чаще всего используется в шутливом или полушутливом контексте. — Примеч. ред.

Теперь Рут удивлялась, как мать не видела, что ее требование ничего от нее не скрывать только сильнее отдаляло дочь? Хотя, возможно, она и понимала это и, в свою очередь, скрывала от Рут то, что касалось ее самой. То, что было настолько страшным, что она не могла об этом говорить. Они не доверяли друг другу. Вот так, в недомолвках и незначительных секретах, и зародились обман и предательство.

Рут вспомнила, где спрятала дневник в последний раз. За все эти годы она уже успела об этом забыть. Она пошла на кухню и забралась на стол с куда меньшей легкостью, чем когда ей было шестнадцать. Ощупывая верхние шкафчики, она нашла дневник, украшенный сердечками. Некоторые сердечки на обложке были закрашены лаком для ногтей, чтобы скрыть имена мальчиков, в которых Рут была влюблена. Спустившись на пол со своей находкой, она стерла пыль с красно-золотой обложки и оперлась о столешницу.