Прыжок "Лисицы"
Шрифт:
Я тяжело вздохнул. Безбожно выбился из графика. Трагически! Теперь оставалось лишь уповать на то, чтобы перехватить Тамару на пути ко двору князя Шервашидзе. Знать бы еще, кому ее предназначили в жены?!
— Не печалься, храбрый воин, — попытался успокоить меня Кодер. — Раздели со мной вечернюю трапезу!
По его сигналу кок подал нам ужин. Одну тарелку на двоих с соленой бараниной, обжаренной с луком и яйцами. Я съел половину. Передал капитану остатки. Стоявший сзади нас рулевой — молодой красавчик-турок — бросал на нас завистливые взгляды, опираясь на брус, служивший рулем.
Мне
… Неделю! Целую неделю мы болтались в море, то приближаясь, то упархивая от кавказских берегов.
Белл вел все это время дневник и зачитывал капитану написанное утром или вечером. Это абсолютно прозаичное событие он обставлял таким образом, будто являл миру новый акт «Гамлета». Читал всегда стоя, чуть отставив руку с дневником. Его описание, например, завтрака, подавалось, чуть ли не как решающая драка между принцем датским и Лаэртом. Не меньше и не больше!
«Ну, конечно! — злился я. — Он же уверен, что не дневник ведёт. Он уверен, что пишет историю! Господи! Как же я его ненавижу! И этот голос! Смазать бы тебе там шестеренки, пройтись по твоим связкам ножичком, чтобы не скрипели, писателишка недоделанный!»
Моё раздражение этими его ежедневными «посланиями к человечеству» было настолько велико, что уже на третий день мой мозг стал в пику ему вести свой дневник.
'15 апреля, суббота.
Ветер особых беспокойств не доставил. Лишь на один час он почти стих, но потом задул с прежней силой. По словам капитана, прошли не менее восьмидесяти миль или более.
Белл на палубе не появлялся. Оставался с Лукой. Еду им отнесли в каюту.
16 апреля, воскресенье.
Царило почти полное безветрие. Великолепная весенняя солнечная погода не радовала. Капитан заявил, что без крепкого попутного ветра нам не прорваться сквозь строй русских крейсеров.
Мулла предложил беспроигрышный способ. Написать на бумажке строчку стихов из Корана, прикрепить ее к мачте на самом верху, а с обратной стороны привязать томик со священным текстом, который нашелся у одного из пассажиров. Так и сделали. Турки совершили вечерний намаз. Ветер услышал их молитвы и усилился.
17 апреля, понедельник.
Весь день болтались в море, не продвинувшись и на милю. Все на борту погрузились в уныние. Даже звуки веселой мелодии, которую исполнил Хассан на своем похожим на примитивный гобой инструменте, не тронули мое сердце. Я не отрывал глаз от туманного горизонта в надежде увидеть берега Кавказа.
18 апреля, вторник.
Ночью поймали попутный ветер и продвинулись серьезно вперед. Утро выдалось туманным. В этом белесом мареве, где-то вдали, слева по курсу, раздались двенадцать выстрелов пушки. Все переполошились. Капитан решительно направил корабль южнее.
Утром заметили вершины гор. Разгорелся спор, куда мы вышли — к Анапе или Геленджику? Но особого смысла в нем не было. Поднялся сильный восточный ветер. Волнение, вызванное мощным течением, стало играть с кочермой. Кодер заявил, что возвращается в Синоп.
Я решительно возражал, жалея, что Белл не вернул мне кинжал. Он, словно почувствовав
19 апреля, среда.
Ветер снова стих, но сильное волнение стало сносить нас к северу. У нас не было ни возможности направиться к берегу, ни уйти от русских морских патрулей. Попасть в плен я не боялся. Но потеря времени! Когда счет идет на дни, если не на часы!
— Давайте возьмемся за весла! — вскричал юный музыкант Хассан, притворявшийся пастушком.
Проблема заключалась в том, что сильная облачность закрывала нам горные хребты, а туман над водой — сам берег. Приблизившись к нему, мы рисковали налететь на скалы или столкнуться нос к носу с вражеским кораблем. Выставили наблюдателя на мачту. Он периодически нас пугал своими криками о том, что видит что-то вдали. Мне хотелось его пристрелить!
20 апреля, четверг.
Восточное Причерноморье не зря прозвали ложем Борея. Ночью поднялся мощнейший северный ветер. Мы устремились на юг, выглядывая сигнальные костры черкесов. Но берег скрывался в ночной темноте.
Рассвет не принес облегчения. Мы отчаянно нуждались в каких-то ориентирах. Белл и Кодер склонились над своими картами, спорили и занимались каким-то вычислениями.
Зачем все? Что они выяснят? Я не понимал. Мы полностью во власти течения и ветра. Он снова переменился, задул от берега, и нам пришлось уходить в открытое море. Как же не было похоже это плавание на мои экспедиции на «Блиде» и «Виксене»! Теперь я на собственной шкуре испытал все тяготы турецкой контрабанды на черкесский берег! Тяжела и терниста жизнь турецкого контрабандиста! Бизнес — не приведи Господи!
21 апреля, пятница.
Восхитительное полнолуние, без единой тучки на темном небе, и легкий бриз позволили нам ночью значительно приблизиться к побережью, смещаясь на юго-восток. Все измучились от ожидания и напряжения. Спали на палубе вповалку. Рулевой, чтобы не заснуть, напевал какую-то песенку. Я дремал на диванчике рядом…'.
— Вижу парус! — прервал мои грезы крик наблюдателя. Он с рассвета дежурил на мачте. — Еще паруса!
— Это русские! — закричали матросы. — Мы пропали!
С севера на нас надвигались два корабля. Впереди шел трехмачтовый кораблик с шестью пушками. За ним поспешал бриг с вооружением помощнее. Мы разглядели эти подробности в подзорные трубы. Русские имели явное преимущество в парусной оснастке.
— Это куттер![2] Неплохой ходок! Нужно выбросить за борт все лишнее! — завопил Белл. — Карронаду! От нее никакого прока. Бочку с водой! Припасы!
Капитан Кодер выбросил лишь зеленый флаг Белла и приказал спустить на воду шлюпку. Матросы ставили все паруса, какие возможно. Черкесы и турки-торговцы бросились вниз, на гребную палубу, и, разобрав восемь весел, уселись по двое за каждое. Вскоре снизу стало задаваться знакомое: «Ки-ри-ра! А-ки-ри-ра!» Так черкесы подбадривали себя и задавали ритм гребле.