Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы
Шрифт:
— Что случилось? Рассказывайте!
— Ничего особенного. Просто произошла ошибка.
— Какая?
— Это был не Даргель.
— А кто же?
— Доктор Геель.
— А-а, знаю, руководитель финансов… Не может быть, чтобы я ошибся. Они шли вдвоем… Желтая папка…
— Да, вдвоем, и папка была, только на пятнадцать минут раньше Даргеля. Как раз когда вы стреляли, Даргель собирался выйти из своего кабинета.
Подошли Медведев, Лукин и Струтинский. Я повторил свой рассказ.
— Я же вам говорил,
— Но все шло, как и должно быть. Мы прибыли своевременно, остановились на углу и видим — идет генерал, а за ним — адъютант с желтой папкой. А время? Могло же случиться, что в этот день Даргелю надо было быстрее пообедать… Нет, вы шутите, ребята. Просто не верится, что это был не он.
Я достал из кармана газету и передал командиру. Дмитрий Николаевич прочел вслух траурное сообщение, потом, похлопав Кузнецова по плечу, произнес:
— Ошибка небольшая.
РАЗВЕДЧИК НИКОЛАЙ СТРУТИНСКИЙ
Все у нас шло хорошо, но неожиданно приключился случай, который едва не стоил жизни одному нашему товарищу.
Военнопленные, работавшие в мастерских по ремонту оружия, предложили Николаю Струтинскому заманчивую идею: если найдется человек, который сможет проводить их в отряд, они выведут со склада грузовую автомашину с оружием и амуницией. Кроме того, они сообщили, что на территории военного городка есть особняк, в котором немецкие офицеры разрабатывают важные тайные планы, и что есть возможность его взорвать.
Коле эта идея, безусловно, понравилась, и он должен был встретиться с представителями военнопленных за городом возле речки, чтобы окончательно обо всем договориться. Но вышло так, что вместо Коли отправился на эту встречу Жорж, его младший брат.
Среди военнопленных, с которыми было договорено о встрече, был предатель. Предупрежденные гитлеровцы устроили засаду. Началась перестрелка. Жорж успел прыгнуть в воду, но пуля настигла его. Тяжело раненный, он начал тонуть, но дрессированные овчарки вытащили его, потерявшего сознание, буквально со дна речки.
Арест Жоржа опечалил нас. Мы знали, что значит попасть в гестаповскую камеру пыток, и волновались за своего товарища. Что ожидает парня? Как отразится его арест на нашей разведывательной деятельности?
Каждый из нас верил: Жорж никогда не станет предателем. И все-таки положение, в котором оказалась наша группа, было сложным.
Особенно тяжело переживал арест брата Николай Струтинский. Он не мог себе простить, что сам не пошел на берег речки.
Коля Струтинский! Всегда, как бы трудно нам ни приходилось, в какое бы положение мы ни попадали, он оставался верным себе, своему долгу советского разведчика.
Я думал о нем в те тяжелые минуты, когда гестаповцы пытали его брата, — и
Всегда, когда мы приходили в отряд, она, как заботливая мать, встречала нас, согревала своим теплом и лаской.
— Ну как там Миколка мой?! — спрашивала, когда сын ее оставался в городе. — Держится?
— Держится, мама.
— Хорошо, — радовалась. А прощаясь, предупреждала: — Вы там берегитесь, хлопчики. Храни вас господь от всякой беды.
Сама же не уберегла себя…
Тяжело, ой тяжело. Особенно же ее старшему сыну — Николаю. Найдутся ли слова, которые бы его утешили в этом невыносимом горе? А есть еще и младшие — Ростислав, Жорж, Володя, Катя, Славик… Он старший, он должен затаить в себе боль, поддержать меньших, не дать им впасть в отчаяние. Да и отцу в эти тяжелые часы и дни он должен быть первой опорой.
А как с разведкой? Не вывела ли его эта утрата из душевного равновесия? Сумеет ли он, как и раньше, оставаться хладнокровным среди тех, кто навсегда разлучил его с самым близким и дорогим человеком? Ведь может случиться, что в момент какого-то сильного напряжения (а такие моменты в нашей разведывательной практике случаются часто) вдруг не выдержат нервы и прорвется наружу то, что должно оставаться там, внутри.
Долго думал над этим Дмитрий Николаевич, никак не осмеливался снова посылать Николая в город. Советовался с Лукиным, Стеховым, Кузнецовым. Спрашивал о Николае у меня, у Шевчука.
А мы? Разве могли мы представить себе нашу группу без него? Нет. Мы были уверены, что он найдет в себе силы побороть горе и вернуться в ряды разведчиков.
Разведчик… Иногда казалось, что у Струтинского какой-то врожденный талант разведчика.
Мне и многим товарищам, которых высадили во вражеском тылу с самолетов, пришлось пройти хоть и не долгий, но достаточно насыщенный курс учебы, политической закалки, военной подготовки. И попали мы сразу же в организованный отряд, возглавляемый опытными чекистами. Было с кем посоветоваться, было у кого учиться, было кому руководить всеми нашими действиями.
Николаю же никто не читал лекций по военному делу, никто не преподавал ему политических дисциплин, никто не давал уроков разведывательного искусства…
Он вырос на Ровенщине. В тяжелых условиях шляхетского господства, дефензивы и пацификации формировалось его сознание, закалялся характер.
Перед ним, как и перед сотнями тысяч его земляков, сентябрь тридцать девятого открыл двери в новый мир — без грабителей и нищеты, в мир свободы, правды и добра человеческого. Он полюбил этот мир и понял, что жить без него не сможет.