Птицеед
Шрифт:
Передо мной человек не склонный к соблюдению устоявшихся правил. Он из простых, но плевать хотел на приличия. Ему до павлиньего хвоста, что там я думаю, не слыша учтивого «риттер». Рейн всегда говорил, что нельзя спускать подобное простолюдинам. Иначе тебя все перестанут уважать. По мне, так он прав и не прав. Иногда «риттер» не помогает в отношениях с людьми, а больше вредит. В тех же «Соломенных плащах» всё становится проще, когда у Капитана, Головы и у меня — лишь прозвища.
Славные фамилии, бесценную кровь, доставшуюся от предков, и безграничное самомнение стоит оставить для
Впрочем, как я уже сказал, истина в слове «иногда». Просто следует чувствовать момент. Продавший мне часть дома легко держался на «ты», и это не вызывало у меня ровным счётом никакого недовольства…
Подъём ко мне на этажи был возможен как по внешней лестнице, находящейся на другой стороне здания (куда можно попасть через отпираемую решётку в арке, а потом сквозь внутренний двор). Либо через зал «Пчёлки и Пёрышка». Я обычно ходил именно вторым, коротким путём.
Внутри в солнечных лучах кружились пылинки и из-за середины дня занято было лишь три стола. Я втянул в себя льющиеся с кухни запахи чеснока, перца, пряностей, жарящейся курицы, креветок и, проходя мимо, кивнул дежурившему за стойкой бармену.
Моего возраста, высокий, в широком кожаном фартуке, который он вечно надевает, если подменяет жену и разносит еду на горячих сковородках. Он привлекает внимание своей необычной внешностью, потому что альбиносы в Айурэ редки, а розовые радужки ещё большая редкость.
Дверь в мою часть здания ничуть не отличалась от остальных дверей в «Пчёлке и Пёрышке». Я отпер её собственным ключом, и замок, как всегда, мягко щёлкнул, приветствуя моё возвращение.
Приличные люди держат слуг хотя бы для того, чтобы их встречали. Даже в нашем старом особняке есть дворецкий. Но особенность моей нынешней жизни такова, что я предпочитаю обходиться без постоянных лакеев.
Так что у меня нет человека, положенного каждому достойному риттеру, чтобы тот чистил его одежду или вытирал пыль в кабинете. Нет постоянных служанок, меняющих скатерти и постельное бельё. Нет повара и кухарки.
Никто из моих немногочисленных домочадцев не страдает от этого. Стоит возблагодарить «Пчёлку и Пёрышко» и её владельца за помощь. Его прислуга оказывает мне помощь, время от времени убирая помещения, а еды внизу, на кухне, всегда достаточно. Так что своей я и не помню, когда мы пользовались в последний раз.
Но я отвлёкся. Речь была лишь о том, что, когда я вошёл, никто не бросился меня встретить, принимая треуголку или куртку.
В дальних комнатах играл клавесин, и я узнал «Нежные вздохи», чарующую композицию, как никакая другая характеризующую наш безумный век: здесь невероятные храбрецы соседствуют с отчаянными негодяями, величайшее благородство существует рядом с кровавыми интригами, разврат с целомудрием, честь с предательством. Впрочем, какой бы век этим не славился?
Я люблю клавесин куда больше скрипки или виолончели, хотя так и не научился сносно играть, в отличие от Амбруаза.
У нас оказались общие знакомые в университете Айбенцвайга, и так сложилось, что теперь он живёт здесь, занимая дальнюю гостиную с видом на Магнолиевую аллею.
Заметив, что я вошёл, он не остановился, и его узловатые пальцы
— С возвращением, риттер, — сказал он, посмотрев на меня и поправив пенсне. — Было что-нибудь интересное?
Учёный всегда встречает меня этим вопросом. Он пишет книгу об Иле, а я для него неиссякаемый кладезь знаний, принесённых с той стороны Шельфа. Этот труд Амбруаз начал задолго до моего рождения, и, с позором изгнанный из университета, он, кажется, единственный человек в Айурэ, кто составил самую подробную карту Ила со времён Когтеточки. Признаюсь, что ваш покорный слуга поспособствовал этому в должной мере.
А ещё он учитель Элфи. И справляется с этим куда лучше, чем я, благодаря своему разностороннему образованию и огромной начитанности. Я предоставил ему возможность покупать любые книги в мою и без того очень немаленькую библиотеку.
— Было, — признался я. — Но расскажу всё позже. Вечером.
— Новые районы? — оживился он.
— Вечером. — Если я начну говорить сейчас, то он не отстанет от меня несколько часов.
— Ну хоть намекните!
Ощущать предвкушение от будущей истории — его особое удовольствие. Сам напросился.
— Суани.
Он вытаращился на меня, понял, что я серьёзно, и пробормотал:
— Пожалуй, я открою бутылку «Робьера» к ужину. Жажду подробностей.
— Ага.
Амбруаз вновь взялся за клавесин, и в этот раз его пальцы били по клавишам бодро, играя «Вертиго».
Я прошёл коридором, затем через обеденный зал, оставив справа каминную, а слева мой кабинет. Дальше были комнаты Элфи, соседствующие с самым большим помещением третьего этажа — библиотекой.
Поднялся по кованой лестнице, плечом толкнул двойные двери и сощурился от яркого света, льющегося через казавшуюся воздушной крышу. По задумке архитектора здесь должно было существовать множество растений. Вполне представляю, как всё планировалось изначально: несколько галерей, горшки, цветы, заросли, возможно, даже пруд с лотосами или какими-нибудь кувшинками, и чтобы непременно белые нуматийские карпы.
Все эти лианы, тропические цветы, кактусы и прочие кустарники капризны, ранимы и требуют постоянного ухода. Я не в силах заниматься подобным, да и не желаю этого, поэтому в оранжерее живёт лишь одно растение, правда занимающее большую её часть.
Дерево. Сперва оно вполне неплохо обитало в цветочном горшке, затем в кадке, после — в целой бочке. Но когда я переехал сюда, то предоставил ему полную свободу, и за годы оно хорошо скакануло вверх, потянувшись к крыше с невероятной скоростью.
Что это за дерево? Не имею ни малейшего понятия, как оно называется. Сомневаюсь, что у него есть хоть какое-то наименование в современной науке, и, полагаю, увидь его кто-нибудь с кафедры ботаники Айбенцвайга, он был бы сильно удивлён новым объектом для систематики растений.
Поэтому дерево просто «древо».
Его бугристый ствол, с бледно-оранжевой, очень шершавой корой, немного напоминает гигантскую пузатую бутылку. На коре две вертикальные и рваные линии лилового цвета, сильно бросающиеся в глаза. Они похожи на зажившие раны, и так оно и есть.