Птичка польку танцевала
Шрифт:
В тот вечер на свидании под Медведицей Анна представляла глаза Вильнера среди звезд. Родные зрачки, окруженные ласковым карим светом, были далеко и в то же время очень близко. «Вот опять лечу над этой холодной землей к тебе в Инту, обнимаю твою голову, целую тебя в лоб… Я твоя верная вайнсбергская жонка [21] . На плечах тебя вынесу. Только, пожалуйста, живи, любимый».
Пекарская положила Тусино письмо под подушку. Засыпая, она слышала голоса – его, Раи, Максима и еще чьи-то, незнакомые…. Сочувственные слова тихо переплетались, как в общей молитве. Боже
21
Германская легенда о верных вайнсбергских женах. В 1140 году король Конрад III осадил непокорный город Вайнсберг и подчинил его. Всем находившимся там женщинам было дано разрешение взять с собой самое дорогое, сколько они смогут унести. Женщины оставили всю утварь и вышли, неся на плечах своих мужей.
В начале марта 1953-го по радио объявили о тяжелой болезни Сталина. Следующие два дня передавали тревожные бюллетени: потеря сознания, паралич, агональное дыхание. Люди молча слушали, боясь обсуждать. Они даже опасались посмотреть друг другу в глаза – еще обвинят, что мечтаешь о смерти вождя.
А ранним утром шестого марта из радиотарелки в общем коридоре понесся величественный бас Левитана.
– Дорогие товарищи и друзья!
Его слова прозвучали, как трубный глас: горе, горе, горе всем живущим на земле! Делая длинные паузы, борясь с горловыми спазмами, главный диктор страны начал объявлять то, чего все ждали и боялись.
– С чувством великой скорби… пятого марта в девять часов пятьдесят минут вечера после тяжелой болезни… соратника и гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя коммунистической партии и советского народа…
Началось хлопанье дверей. Быстро надев халат, Пекарская подошла к окну. Огромный оранжевый шар медленно поднимался над однообразным горизонтом. Это оказалось не одно солнце, а сразу три. Гало засверкало в кристаллах атмосферы, наполняя пейзаж молочным светом.
Анна представила город и его окрестности сверху: замерзшая река, центр с памятником Кирову и театром, шпиль дома политпросвещения, гора угля, железная дорога с гружеными составами, пустырь кладбища и снежная белизна с темными бараками и вышками, расчерченная нитями колючей проволоки. На одном из квадратиков зоны строятся для утренней поверки маленькие фигурки, их стерегут другие фигурки с собаками. Мир казался прежним, но он только что изменился навсегда.
В коридоре, стоя под бумажной помятой радиотарелкой, волновались соседи. Кто-то плакал. А одна женщина, у нее было немолодое интеллигентное лицо, изо всех сил скрывала свои чувства, но глаза выдавали радость. Казалось, сейчас она раскинет руки и начнет кружиться в танце свободы.
В те дни все было пропитано страхом. В Воркуте усилили охрану лагерей, на вышках поставили пулеметы. Затрепетали траурные флаги, начались шествия с портретами Сталина в черных скрепах. По радио звучала грустная музыка, чаще всего Бетховен, и шли трансляции из Колонного зала. Можно было даже расслышать кашель проходящих перед гробом людей. Воркутинский драматический театр отменил все спектакли, вместо них шли бесконечные репетиции.
После похорон генералиссимуса был оформлен стенд с фотографиями. На
Наступил июнь. Ледовитый океан по-прежнему дышал на Воркуту жестоким холодом, но по реке уже поплыл лед, и начал таять снег. Все с нетерпением ждали короткого заполярного лета.
Анна с полной покупок сумкой шла домой по улице Ленина. Там стояли дома в стиле классицизма с магазинчиками на первых этажах, и росли карликовые деревья. На Воркуте не было леса. А эти карлики выжили только благодаря городским стенам.
Город застраивался, быстро превращаясь из деревянного в каменный. Неподалеку зэки под надзором солдат рыли траншеи для новых фундаментов. Вечная мерзлота не поддавалась, поэтому заключенные то и дело подходили к горящему костру, чтобы раскалить на нем клинки своих лопат.
У Пекарской было мечтательное настроение, она не сразу обратила внимание на легко одетого человека, который развинченной походкой шагал ей навстречу.
– Аня!
Это был не кто иной, как Сергей Иварсон собственной персоной.
– Вот и встретились.
Они обнялись, вернее, вцепились друг в друга, словно проверяя на ощупь, что каждый существует на самом деле.
– Господи, Сережа, сколько лет…
– Пролетели, как дым, – растроганно ужаснулся Иварсон.
– Да… Уезжала тогда из Москвы всего на месяц, а получилось… Вы откуда такой замерзший?
Иварсон, не отвечая, слегка отстранился, чтобы получше разглядеть Анну.
– По-прежнему красивая.
Это было произнесено без лести, как признание очевидного.
Но Пекарская отмахнулась от комплимента:
– Узнали друг друга – уже хорошо!
Иварсон галантно поцеловал ее варежку, у него дрожали руки. Его острый нос обрусевшего викинга был красным от холода.
– Вот, приехал на гастроли… – то ли просто сообщил, то ли пожаловался он. – И ничего зимнего с собой не привез. Знал, что у вас тут прохладно, но не в июне же!
– Сережа, пошли быстрее ко мне, я чаю сделаю.
Пекарская потащила Иварсона за собой. По дороге он отобрал у нее сумку. Такая петербургская куртуазность по поводу старенькой холщовой сумки, в которой лежали картошка, консервы и банка с макаронами, показалась Анне забавной.
– Говорят, вы скоро в Москву уезжаете? – спросил Иварсон.
Она кивнула.
– ТОЗК меня обратно берет… А еще меня берет…
Анна сделала выразительную паузу, когда был слышен только скрип мокрого снега под их ногами, и объявила с напускной торжественностью:
– …Вильнер берет. Замуж. Скоро увидимся с ним в Москве.
Пришедший к власти Хрущев простил многих, кто «из-за несознательности» или «по малодушию» сотрудничал с фашистами. Анне тоже разрешили жить в столице.
– Поздравляю! Вижу-вижу, что вы счастливы. Глаза горят! А я вот, Аня… свою единственную любовь потерял… Скажите мне, ведь вы все знаете, как она… как ее…
Иварсон осекся, не находя слов.
Анна начала не сразу. Надо ли ему знать про оранжевую Лялю в серебряном гробу?