Птичка польку танцевала
Шрифт:
Пекарская остановилась, подняв лицо к небу. «Туся, у нас мороз минус сорок, ты украл мою идею – каждый вечер ровно в шесть ходить к Ведмедю. Ты читаешь мои мысли. Может, ты колдун?»
Рядом с Большой Медведицей дрожала, будто живая, Полярная звезда.
«Добрый вечер, голубчик, выстраданный мой. Ты сейчас ведь тоже смотришь на нашего Ведмедя. Каким-то образом все про тебя знаю… Если говорить ангельским языком – я постоянно летаю над тобой, протягиваю руки… Знаешь, что мы вчера играли? – „Роз-Мари“. Я была в твоем любимом красном платье. Вообще, все напоминало о тебе. Я даже вспомнила
Тоскую по нашим поцелуям. По твоей ладони под моей головой. Тоскую с полным бесстыдством, с желанием отдать тебе больше, чем прежде».
На морозе ее лицо быстро потеряло чувствительность, кожа на щеках стала тугой, губы слиплись. Анна пошла было обратно, но остановилась и снова подняла глаза к небу. «Эх, Туся, – подумала она с укором. – Когда ты был вольный, я была в заключении. Теперь наоборот. И понесло тебя тогда в Москву».
Сверкающий занавес заколыхался над ее головой. Туманная полоса Млечного Пути, россыпь звезд, миллионы огоньков разных форм и цветов окрасили небо. Вселенная развернулась перед Анной, словно свиток, словно спрашивая: это совсем не то, что ты раньше думала о жизни, не правда ли?
Ах, если бы, если бы… Если бы ее все-таки сняли в той картине про цирк. Если бы не записалась она в тринадцатую бригаду… Тогда она не была бы сейчас здесь. Ездила бы с концертами по стране, возила бы с собой копию той цирковой пушки и отплясывала бы на ней до старости: гуд-бай, улетаю на Луну! – зарабатывая на гектарную дачу в Подмосковье, на антиквариаты, меха и платья. Но это была бы не ее история. А ей надо пройти до конца именно через свою – падать в бездну и снова, выучив или не выучив урок, хвататься за ниточку судьбы, подниматься навстречу спасению. Именно на этой земле.
В тот вечер в Инте Вильнер тоже стоял под звездным небом и смотрел на Большую Медведицу. Быстро продрогнув в наброшенном на плечи ватнике, он опустил глаза – вокруг были столбы, колючая проволока Минерального лагеря и занесенные по самые окна избушки, из их труб шел дым. Вильнер вздохнул и поспешил с крыльца обратно в тепло.
На полках хозблока лежали ящики с посылками. Он заведовал всем этим хозяйством, в присутствии надзирателя вскрывал посылки и выдавал их заключенным. Те расписывались на бланке – «посылку получил», и бланк уходил на волю, к родным. Письма разрешались редко, а собственноручная подпись успокаивала близких. Эти уведомления были придуманы Вильнером.
Он угощал товарищей едой из собственных передач. Они в ответ тоже делились вкусненьким – кто из искренней симпатии, кто из уважения к доброму посылочному богу дяде Тусе. Конечно, его здесь полюбили. Начальник ценил его за честность и грамотность. А жена этого начальника… Что ж, у нее, как и у многих повстречавших Вильнера женщин, слабели в его присутствии колени.
– Ну куда ты ходил, я испугалась.
Любовница подошла к нему сзади, обняла холеными руками. Он, не оборачиваясь, откликнулся на ласку.
– Боюсь я чего-то в последнее время, – сказала она. – Муж смотрит косо, молчит. Вдруг узнал про нас?
– Ничего он не знает, – легкомысленно бросил Вильнер.
Женщина положила голову на его плечо. У нее была гладкая белая шея.
–
– Не тревожься, дорогая. Если бы он про нас узнал, я бы здесь сейчас не стоял.
Разъяренный минлаговский начальник не посмел сделать с лауреатом Сталинской премии первой степени то, что хотел бы. Он просто запретил использовать его на легких работах, и после короткого инструктажа Вильнера поставили управлять подъемной машиной шахты.
Рабочее место лебедчика находилось в насквозь продуваемом сарае. Всю смену – а она длилась на несколько часов дольше, чем у шахтеров Донбасса, – Вильнер сидел там как прикованный, держась за рычаги лебедки. На нем был ватник с номером, он был обут в кирзовые ботинки, ношенные до него другими зэками.
Когда рабочий в забое дергал рукоятку троса, молоток за спиной лебедчика звонко ударял по тарелке буфера. Это означало, что бадья с породой готова к подъему. Иногда шахтеры сообщали: «нужен крепеж» или «в бадье человек». В сарае висела фанерная табличка с расшифровкой сигналов, но Вильнер уже выучил их наизусть. Так же, как словечки шахтерского жаргона.
Он работал без перерыва на обед. Была лишь короткая пауза, когда можно было подкрепиться остатками пайки. Вильнеру полагались три выходных в месяц. Но в такие дни у лагерного начальства находились свои мероприятия – то шмон, то инвентаризация. Летели с нар подушки, матрацы и мешочки с убогим зэковским добром. Потом начинался личный обыск с раздеванием догола.
Вильнер заболел цингой и так ослаб, что еле ходил. На работу его доставляли под руки двое охранников. Они тащили Вильнера мимо похожего на школьную доску стенда с показателями ударной работы, где каждый день выводились мелом новые фамилии и цифры. Над стендом был прибит коряво написанный лозунг: «Труд в СССР есть дело чести и славы».
В минуту отчаяния он вложил в свое письмо к Пекарской кусочек толя.
«Если пожевать его, то можно представить вкус моей нынешней жизни… Каждый день в нашей шахте калечатся и гибнут люди. Не знаю, сколько так протяну… Карьера лебедчика – не самая захватывающая в моей биографии. Меня спасает только вера, что никакие обстоятельства не влияют на твое отношение ко мне. Я жив благодаря твоим заботам, родная моя».
Анна подперла рукой голову, потеребила жесткий черный обрывок на столе. Ферапонт, почувствовав смятение хозяйки, подошел и положил морду на ее колени, посмотрел в ее глаза. Он вырос в большого и ласкового пса. Они почти не расставались. Анна даже в отпуск не уезжала, чтобы не бросать своего друга.
Она погладила Ферапонта.
– Скажи, как нам спасти Тусю?
Немногое было в ее силах, и в то же время она была всесильна.
На столе лежали два других конверта: «Воркута, Коми АССР, почтамт, до востребования Пекарской Анне Георгиевне».
Это были письма от Раи и Максима. Рая сообщала, что скоро опять привезет большую посылку для Туси. «Потом расскажу подробно, – обещала она. – У нас новый начальник поезда, работы много».
А Максим писал Анне, что для него главное, чтобы она была здорова и счастлива. «Если будет нужна моя помощь, только попроси. Я всегда неподалеку».