Птичка польку танцевала
Шрифт:
– Мои от меня еще дальше… – сказала Ляля. – Эх, все бы сейчас отдала, чтоб своего Сашеньку к себе прижать, запах его волосенок почувствовать. Тоскую по сыночку… Аня, передайте им с Сережей, когда увидите, что я очень их любила.
– Ляля, вы сами им это скажете.
Балерина горько усмехнулась. В ее глазах стояли слезы.
– Не-а… Меня сегодня в оперчасть вызывали, сотрудничать требовали. «Характеристики» на всех писать. До чего лестное предложение! До чего высокое доверие! И как только посмела отказаться? Но я актриса, а не стукачка!
– Может, обойдется, – неуверенно сказала Анна.
– Каким
Охранники начали собирать актеров, чтобы отвести на ночь в лагерь.
– Одного человека не хватает, – объявил конвоир.
Недосчитались шутника Вадима Ивановича. Куда пропал? Ведь только полчаса тому назад развлекал народ своими выдумками. Все разбрелись по театру в поисках актера.
– Похоже на побег, – нехорошим голосом сказал охранник. Ему грозило наказание из-за сбежавшего заключенного.
А у режиссера затряслись руки.
– На чердаке еще не посмотрели!
Половина чердака была обжитой, там прямо рядом с будкой осветителей размещалась театральная библиотека и стоял сундук с клавирами. Другая половина была темной. Охранники направились туда, освещая путь длинными американскими электрофонарями. За ними осторожно пробирались режиссер и актеры. Раздался пронзительный вскрик – это ленинградское сопрано наткнулась на Вадима Ивановича. Он повесился на перекинутой через стропила веревке.
А ведь после ареста Вильнера Анне казалось, что окружающий мрак не может стать гуще… Господи, если не хочешь уменьшить ношу, то добавь хотя бы сил.
Прошло два года. Пекарская уже стала вольняшкой, она до сих пор жила в Воркуте (теперь все говорили «в», а не «на Воркуте» – река никуда не делась, просто на ней вырос город). На правах старожила Анна принимала новеньких, предупреждала их о стукачах, как когда-то ее предупредила Ляля.
Прекрасная жена Сережи Иварсона умерла от желтухи, сгорев за несколько месяцев в режимном лагере. По крайней мере, ее похоронили по-людски. Не бросили, как других, прямо в грабарку [20] . Лошадь медленно тянула сани с серебряным гробом, в котором лежала оранжевая из-за убившей ее болезни Ляля. Гроб изготовили в театральной мастерской, обив серебряной бумагой. Зэчки и вольнонаемные провожали эти сани взглядами, им не разрешили идти за ними. Плакали даже матерые уголовницы.
20
Грабарка – телега или тачка, используемая в сельском хозяйстве для перевозки земли.
– Наша красотуля, наша Лялечка…
По дороге из театра Пекарская зашла на почту. Отстояв в очереди, получила из окошка письмо от Раисы.
Год назад Максим устроил Раю проводницей поезда на северный маршрут, чтобы она привозила Пекарской посылки. И в этот раз Райка сообщила, что скоро привезет новую. Анна внимательно читала: папиросы, чай, мыло, сахар, кофе, лук, колбаса, чеснок. Все, что помог собрать для нее Максим, будет переправлено Вильнеру.
А Туся, как всегда, будет полушутя отчитываться, что получил «один посылок, два письмов». И будет благодарить за еду, а также за его заштопанные
Дома Анну встретил Ферапонт. Щенок радостно прихватил ее руку своими острыми молочными зубками и упал на спину, подставив круглое белое брюшко для поглаживаний. Его подарили Пекарской благодарные зрители. Из Ферапонта должна была вырасти сильная умная овчарка с чуткими ушами и темными внимательными глазами – такими же, как у его родителей, которые караулили зэков.
После освобождения Анна жила в «бараке талантов». Так называли общежитие вольнонаемных актеров. Барак был без теплого туалета, за водой таланты тоже ходили на улицу. Пекарская взяла ведерко и чайник и отправилась к колодцу, по пути кивая соседкам. Вернувшись в свою комнатку, поставила чайник на примус.
На стене висел ее большой портрет. Театральный художник изобразил актрису в блестящем бальном платье, отделанном серебристым гипюром. У них в театре весь актерский гардероб был превосходного качества. Благодаря Красному Кресту в руки волшебника Семы и его пошивочного цеха прямо из-за границы поступали лучшие шелка, бархат, парча.
Анна заварила чай, добавила туда сгущенки. Последнее письмо от Вильнера пришло неделю назад. Следующего еще ждать и ждать, а пока что можно было перечитывать знакомые скачущие строчки: «родная моя». Она знала все Тусины письма наизусть.
Анна в своей жизни получала немало мужских посланий. Ей писали и самые умные, и самые успешные. В лучших традициях девятнадцатого века они распускали мысли пышным павлиньим веером (даже Максим не мог удержаться) и вскоре начинали раздражать ее не меньше тех дураков, чьи записочки оказывались на гвозде в уборной мюзик-холла.
Пекарская никогда не баловала ни друзей, ни поклонников длинными ответами. Ее письма, если она кого-то удостаивала, бывали лаконичными. Она и наедине с собой, когда еще вела свой дневничок, не отличалась многословием.
Но в переписке с Вильнером все пошло иначе. Анна отправляла ему тесно исписанные страницы, где каждая строчка казалась кодом любви. А он отвечал так, что вызывал у нее сладкую боль. Конечно, ему помогал талант писателя. Она потом перебирала в памяти и гладила его слова, понимая, что это посланные ей золотые пули. Их можно будет вынуть только вместе с ее сердцем.
«Я постоянно чувствую спасительный поток твоего света, бесконечно любимая моя. Этот свет дает мне путь и надежду… Всю жизнь буду носить тебя на руках. И пусть наша Ведмедица будет тому свидетелем». Большая Медведица была их тайной наперсницей. Они договорились обращаться друг к другу, стоя в условленное время под ее звездным ковшом.
На будильнике было без пяти шесть. Торопливо надев пальто и накинув теплый платок, Анна вышла из общежития. Метель уже закончилась. На улице было темновато, но снег и полярное сияние добавляли света. Наверху шла бесшумная игра. Небесный купол то розовел, то алел, то фосфоресцировал бледно-зелеными красками. В этом пространстве небыли между светом и тьмой бесшумно пролетела белая сова – прекрасное создание, не знающее о своей красоте, с сильными крыльями ангела и желтыми глазами убийцы на круглой голове.