Птицы небесные. 3-4 части
Шрифт:
Фигуры милиционеров исчезли в тумане.
Дорога пошла в гору, и постепенно туманная белесая пелена рассеялась.
— Ну, нас Сам Господь Бог спас, а то бы прямиком въехали в гаишную машину! Наверное, живы остались по батюшкиным молитвам… — Архимандрит облегченно перекрестился. Мы с ним были полностью согласны.
В Лавре меня пригласил в келью отец Тарасий, умудренный жизнью архимандрит, который заведовал монастырской трапезной. Седоватый, зрелый монах, с большим даром рассуждения, он вызывал во мне глубокое уважение.
— Как спасаешься, Симон? А у меня теперь
— Отец Тарасий, для меня эта сторона жизни совершенно закрыта! Никогда не сталкивался с жизнью уголовников…
— А ты послушай, что они пишут!
Надев очки, он начал перечитывать письма его знакомых, присланные из различных тюрем России. В каждом письме, полном боли и страдания за исковерканную судьбу, звучали искренние слова покаяния и изъявлялось желание жить с верой во Христа. Чтение этих писем вызвало на моих глазах слезы, которые я не сумел скрыть.
— Отец, представь: то, что эти заключенные уверовали в тюрьме, им не дает никаких привилегий, а даже наоборот — издевательства и оскорбления от сокамерников. То, как они веруют и как живут своей верой, находится за гранью нашего понимания…
— Должно быть, отче… — в раздумье проговорил я.
— Не «должно быть», а так и есть! Я знаю, — внушительным, без всяких сомнений, голосом сказал духовник. — На телевидении недавно показывали документальный фильм о нашей тюрьме. Я тебе потом покажу. Ты читал книгу архимандрита Спиридона «Из виденного и пережитого. Записки миссионера»?
— Нет, отец Тарасий, даже не слыхал о ней, простите…
Он взял с полки книгу и протянул мне:
— Возьми, почитай. Многое в ней трудно принять, но это одно из сокровенных глубоких исследований на тему духовничества, для которого нужен свой читатель. Потом скажешь свое мнение…
Заметив, что я углубился в текст, архимандрит остановил меня:
— Потом почитаешь… Хочешь завтра со мной послужить литургию в тюремном храме?
— Хочу, отче, но мне еще нужно во что бы то ни стало попасть к отцу Кириллу, — засомневался я.
— А он все равно болеет и к нему никого не пропускают, — уверил меня архимандрит. — Я знаю точно. Ну что, согласен?
— Согласен.
Ранним утром нас привезли к тюрьме. Перед нами одна за другой открывались тяжелые металлические двери с множеством замков. Вид суровых, неумолимых лиц надзирателей пробирал до холодка по спине. В длинном узком коридоре с тусклыми лампочками справа и слева шеренгой располагались двери камер. В спертом воздухе стоял крепкий табачный запах.
— Дымят как паровозы, — пошутил видавший виды архимандрит. — Хочешь взглянуть? Ты такого еще не видел!
Он приоткрыл в одной из камер маленький глазок. Оттуда, сквозь клубы табачного дыма, вырвалось множество голосов, говорящих вразнобой. Я заглянул в отверстие: в крохотной камере размером чуть больше вагонного купе, с нарами в два яруса по всем стенкам, было битком набито всякого народу. Среди взрослых заключенных находились еще совсем мальчишки. Все они сидели
— Вот так-то… Сказать нечего… — Он закрыл металлический глазок. — А мне им еще нужно проповедовать!
На литургию в церковь, сопровождаемые охранниками, пришли с десяток заключенных, с хмурыми изможденными лицами. Надзиратели нетерпеливо подталкивали медлительных. Отец Тарасий служил истово и вкладывал в молитвы всю душу. Я тоже старался молиться, но молитва шла с трудом и очень тяжело, словно душа находилась в аду. К Причастию никто не подошел.
— В этой группе ни один не приготовился. Не понимают ничего, — шепнул мне архимандрит. — Сейчас я им слово скажу…
Пока он говорил, искренне и убедительно, я рассматривал заключенных из-за завесы Царских врат. Многие не слушали и просто переминались с ноги на ногу, словно они пришли в храм размять ноги. Некоторые зевали и посматривали по сторонам. Два или три скорбных лица выказывали внимание и усилие понять смысл того, что говорил им лаврский проповедник. Его проповедь содержала ряд простых и поучительных примеров об обращении души к добру и следовании за Христом. После своей трогательной речи духовник попросил меня:
— Пойди, отец, раздай антидор в храме…
Я взял тарелку с мелко нарезанным антидором и, подойдя к каждому заключенному, предлагал освященный хлеб. Почти все взяли по несколько кусочков сразу, прося разрешения принести святыню сокамерникам. Несколько человек отказались — совсем молодые парни, но уже с испорченными взглядами и лицами. Их было очень жаль.
Когда мы возвращались в монастырь, отец Тарасий спросил:
— Ну, как впечатление?
— Запредельное, отче. Такая мера духовничества выше моего разумения… А увидеть такое для собственного смирения очень полезно. Спасибо.
Мой собеседник согласно кивнул головой.
Удивительную книгу русского миссионера я читал всю ночь. На мой взгляд, это одно из самых невероятных в своей суровой реальности повествований о служении русского священника в сибирских тюрьмах. Под впечатлением этой книги у меня даже родилось стихотворение.