Пуговица Дантеса
Шрифт:
– Вот те, Васька, и редька!» [6].
Но на этом, как оказалось, история не закончилась. Ведь в деле с Истоминой были замешаны двое: один (Грибоедов) привёз танцовщицу, другой (Завадовский) с ней развлекался. Поэтому ещё до первой дуэли (Завадовского с Шереметевым) было решено, что будут драться и секунданты. Отсюда и название – «четверная дуэль».
Однако с этим поединком пришлось повременить. Петербургская дуэль закончилась трагически. Смертельно раненного поручика Шереметева пришлось везти в город (через сутки он скончается). Увидев умирающего товарища, Якубович стреляться отказался, тем более что следовало немедленно сопровождать раненого.
Продолжение «четверной
«Это был замечательный тип военного человека, – вспоминал о Якубовиче Пётр Каратыгин [31] . – Он был высокого роста, смуглое его лицо имело какое-то свирепое выражение; большие черные навыкате глаза, словно налитые кровью, сросшиеся густые брови; огромные усы, коротко остриженные волосы и черная повязка на лбу, которую он постоянно носил в это время, придавали его физиономии какое-то мрачное и вместе с тем поэтическое значение» [7].
31
Каратыгин, Пётр Андреевич (1805–1879) – русский драматический актёр и драматург, автор многих пьес и водевилей. Младший брат выдающегося актёра-трагика Василия Каратыгина.
Поначалу стреляться собирались без секундантов. Якубович попросил своих товарищей, Муравьёва и Унгерна, быть просто свидетелями: во-первых, засвидетельствовать ход дуэли; а во-вторых, в случае необходимости оказать помощь раненому. Было ещё третье: раз поединок планировался «до крови», в таком случае наказанию могли быть подвержены как дуэлянты, так и секунданты. А при официальном отсутствии таковых их нельзя было наказать. Однако под давлением секунданта Грибоедова, его сослуживца Амбургера, условия дуэли были изменены: секундантом Якубовича стал Муравьёв.
Николай Муравьёв [32] : «Я предлагал драться у Якубовича на квартире, с шестью шагами между барьерами и с одним шагом назад для каждого; но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что Якубович, может, приметался уже стрелять в своей комнате… 23-го я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку. Я воротился к Грибоедову в трактир, где он остановился, сказал Амбургеру, чтобы они не выезжали прежде моего возвращения к ним, вымерил с ним количество пороху, которое должно было положить в пистолеты, и пошел к Якубовичу… Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в сем положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в левую кисть руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел на свою руку, – однако крови не было» [8].
32
Муравьёв (Карский), Николай Николаевич (1794–1866),
Как позже признается сам Грибоедов, намерения прострелить голову соперника у него вовсе не было; он пытался поразить плечо Якубовича, в которое и целился. Но, как известно, «пуля-дура», поэтому недруг лишь чудом избежал смерти.
«Свою» пулю Александр Якубович словит позже, во время столкновения с горцами на Кавказе: «пуля, ударив в лоб, прошла над правым глазом через весь череп». Однополчане поначалу думали, что смельчака убило наповал, однако тот чудесным образом выжил.
Всеобщую же известность этот человек получит не как секундант и нашумевший дуэлянт, но как заговорщик, якобы планировавший покушение на самодержца (на деле же Якубович оказался не более чем болтливым рассказчиком с богатым воображением). Финал прозаичен: сибирская каторга и бесславная смерть…
Известно, что Пушкин встречался с Грибоедовым и долго с ним беседовал. Говорили они и о нашумевшей «четверной дуэли». Именно эти беседы изменили отношение поэта к Якубовичу, который ранее представлялся ему в романтическом ореоле.
После трагической гибели в 1829 году в Тегеране дипломатической миссии во главе с А.С. Грибоедовым Пушкину суждено будет встретить скорбную процессию, сопровождавшую тело дипломата в Петербург. Вскоре после этого появятся первые наброски пушкинского «Выстрела», где один из героев будет очень напоминать Якубовича.
Дуэль и дуэльный кодекс постепенно занимают важное место в жизни и творчестве писателя. «Дуэль – возмездие, дуэль – наказание» и есть жизненное кредо самого Пушкина.
В девятнадцатом поэт вызвал на дуэль лицейского приятеля барона Модеста Корфа, к тому времени – служащего по министерству юстиции [33] . Корф всегда относился к Пушкину с некой почтительной осторожностью. И его воспоминания об однокашнике говорят сами за себя:
«Вспыльчивый до бешенства, с необузданными африканскими (как его происхождение по матери) страстями, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, избалованный от детства похвалою и льстецами, которые есть в каждом кругу, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего привлекательного в своем обращении. Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания» [9].
33
Корф, Модест Андреевич (1800–1876), барон. Одноклассник Пушкина по Царскосельскому лицею; с мая 1831 года управляющий делами Комитета министров; в дальнейшем – высокопоставленный государственный чиновник, историк, мемуарист.
В этот раз причина, на первый взгляд, была никчемная: Никита Козлов, слуга поэта, напившись в стельку, в прихожей Корфа учинил скандал и разодрался с камердинером хозяина, за что последний, дабы не буянил почём зря, дебошира хорошенько отмутузил. Козлов пожаловался Пушкину. Поэт вспылил и предложил барону разобраться у барьера. В ответ Корф заметил:
– Вашего вызова из-за такой безделицы не принимаю. И не потому, что вы Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер…