Пуговица, или серебряные часы с ключиком

Вельм Альфред

— Нет, эти не знаю. Скорей всего, он на том берегу остался.

— А если они с юга подойдут? Прямо не знаю, будто чувствую, что с юга они должны подойти, — рассуждал фельдфебель.

Это был маленький человек с очень крупным и широким лицом. Комарек никак не мог оторвать глаз от его огромного шлема. Он никогда не видал такого.

— Двенадцать лет мальчонке, и чемодан у него фанерный…

— А ты как думаешь, откуда они придут? Я думаю, с юга, — снова заговорил фельдфебель.

Комарек пожал плечами. О войне

он ничего и слышать не хотел. Ему надо было выяснить, куда мальчишка девался.

— Это твои люди мост взорвали? — Он хотел еще добавить, что нехорошо это — мосты взрывать, однако удержался.

— Приказ, — ответил фельдфебель.

— А теперь как? — сказал Комарек.

Фельдфебель смотрел на обрушившиеся фермы и, быть может, испытывал даже удовлетворение от того, что ему удалось так основательно разрушить мост.

— Послушай, как ты думаешь, мог мальчишка на той стороне остаться?

— Нет, не думаю. Беженцы, по-моему, все прошли. Может, он с солдатами укатил?

— Это он мог. Правда, может с солдатами?

Комарек пошел дальше. Оглянувшись, он отметил, что фельдфебель провожает его глазами. Боже мой, что за шлем у него на голове!

Немного в стороне от дороги Комарек увидел военную машину. Она стояла среди поросли молодой рябины…

Гроза разошлась. Молнии сверкают одна за другой. Вдруг старик замечает, что мальчик смотрит на него.

— Плохо мне, дедушка Комарек.

— Спи. Поспишь — и пройдет.

Ослепительная молния — и сразу удар грома. Потом оба слышат, как дождь барабанит по окну.

— Дедушка Комарек! Мы часы серебряные нашли. Мишка…

— Спи, Генрих, спи. Проспишься — и встанешь здоровым.

26

— Да что вы, фрау Пувалевски! Я поговорю с Бернико.

— И он даст нам пожрать?

— Если у него даже нет ничего, он зарежет корову, и все.

— Всыплет он тебе как следует, вот тебе и будет «все».

— Да что вы, фрау Пувалевски! У нас в Пельцкулене по-другому.

— Не такой же он дурак — свою корову ни с того ни с сего резать.

— Вот увидите, фрау Пувалевски, у нас в Пельцкулене по-другому.

Фрау Кирш кладет ему руку на плечо и говорит:

— Ах ты, радость ты моя!

Все у них сейчас как раньше. Но только идут они в обратном направлении, и солнце светит с другой стороны, и идут они теперь, должно быть, в страну молочных рек с кисельными берегами… Где-то они раздобыли старую шлею и запрягли Орлика в большую ручную тележку. Снова собрался в путь весь маленький обоз, только люди шагают широко поперек всей дороги. Разговорам, разумеется, нет конца…

На самом-то деле даже толстая фрау Пувалевски верила в рассказы Генриха, но все же сказала:

— Брось ты про этого Бернико! Когда дело доходит до жратвы, ни у одного крестьянина ничего не допросишься.

— Правда, фрау

Пувалевски, он, конечно, классовый враг, но все-таки он уже чуть-чуть и не классовый враг…

С черной палочкой на плече, на которой болтается мешок, позади всех шагает Комарек. Порой до него доносятся русские слова, которые мальчишка вплетает в свою речь. Да и незнакомые жесты у него появились. Старик думает: «Отныне ты всегда будешь заботиться о нем! Ты стар, но, покуда ноги тебя носят, ты будешь заботиться о нем. И учить его будешь всему, что понадобится ему в жизни. И хорошо будет посидеть с ним под ольхой, когда солнышко светит сквозь листву, и ждать, пока высохнут сети… И настанут твои лучшие дни, и понесем мы с ним вершу к лодке, и выгребем на озеро…»

— Нет, нет, фрау Кирш, я же «Товарищ».

Фрау Кирш на ходу примеряет фуражку Генриха: она очень к лицу ей! Мальчишка совсем расхвастался…

— Понимаете, фрау Кирш, они тайком скотину режут, — рассказывал он. — Когда никто не видит, они и режут. А я взял и записал, у кого сколько свиней. У Бернико, к примеру…

— И они всё делают, как ты скажешь?

— Меня же с самого начала «Товарищем» назначили, фрау Кирш. С первого же дня.

Порой Генрих оборачивается и кивает, а Комарек кивает ему в ответ.

Какое-то особенно возвышенное чувство овладело сейчас Комареком. Немало он повидал на своем веку, немало порыбачил, немало всяких секретов подглядел у рыбаков. Было у него и несколько таких секретов, которые он сам подсмотрел у рыбы. И все это были секреты миграции рыбы в зависимости от погоды и времени года. Но многое ведь зависело и от того, как, к примеру, вязать горловину верши. Всему, всему хотел Комарек научить мальчонку! Научит он его и как ставить горловину в воде, и как она должна быть натянута. Совсем вроде бы мелочи, а знание их добывалось опытом целой жизни.

Об этом сейчас думает старый Комарек. «И всегда-то ты был одинок, — говорит он себе. — Но как только мальчонка прибился к тебе и ты почувствовал ответственность за него, одиночеству твоему пришел конец. Но ты вновь стал одинок, когда потерял мальчишку…»

— Вот увидите, фрау Кирш, вот увидите.

— Ах ты, радость моя! — говорит фрау Кирш, смеется и нахлобучивает фуражку на Генриха.

Привал они устраивали в деревнях. Ходили по домам — есть-то надо было.

Иногда они встречали тех же солдат, которые останавливали Генриха по пути сюда. Солдаты узнавали мальчишку, приветствовали его, хлопали по плечу, доставали газету, табак, но Генрих отмахивался, говоря: «Спасибо!» Нет, нет, курить он не может. А вот поговорить — поговорить может. Тогда солдаты подсыпали табаку Комареку в трубочку, и старик благодарил, прикладывая два пальца к козырьку.

Время от времени Генрих передавал вожжи кому-нибудь из женщин и шагал тогда рядом с дедушкой Комареком.