Пуговица, или серебряные часы с ключиком
Шрифт:
— У тебя же есть чего жрать, — говорила фрау Пувалевски, — вот и заткнись! — Она повернулась и села.
— Товарищи и уважаемые друзья! — снова начал Комарек. — Теперь, когда отгремели пушки войны…
Тихо стало в зале, и Комарек услышал свой собственный голос, показавшийся ему чужим. Слова лились сами собой, они были ясными и убедительными. Никогда в жизни он не говорил таких слов. Порой он подыскивал их, возникала пауза, и снова речь лилась, как бы сама собой. Случайно взгляд его остановился на Генрихе, который так и сидел не снимая фуражки и радостно кивал ему.
Несколько поздней кто-то из ребятишек крикнул снаружи в открытое окно:
— Пекарь хлеб испек!
Крикнул он только один раз, но сразу радостное возбуждение
— Хорошо вы все сказали! — с такими словами Генрих подошел к Комареку.
Вместе они зашагали в бургомистерскую.
— Я ж пекарю наказывал, чтобы подождал с раздачей.
— А я и не знал, дедушка Комарек, что вы все время про фрау Пувалевски будете говорить.
— Надо нам повторить это собрание, — заметил Комарек. — Я же ничего про поставки не сказал. Стало быть, считаешь, что я…
— Очень у вас боевой доклад получился, — сказал Генрих и стал перечислять места, особенно ему понравившиеся. — А когда вы рассказывали, как мы Бальдура хоронили, даже эти у дверей перестали разговаривать и сапогами шаркать.
Они шли тропой между кустами сирени, и мальчик с энтузиазмом говорил о выступлении дедушки Комарека.
— По-настоящему боевой доклад получился! — все повторял он.
Время от времени Генрих возьмет да пройдется, как бы случайно, неподалеку от пекарни. И, как правило, уже в сумерки. При этом он старается даже не смотреть на ребят. Но как-то, проходя, он услышал голос Сабины. Тогда он повернул и еще раз прошелся мимо дома пекаря. Да, это была она, девочка с такими большими глазами. Но тут же он испугался: нет, не она это! Совсем волос нет! Голова как у галки… Она! Вон несется на своих тоненьких ножках… и никак не может решиться, куда бежать прятаться. Вдруг побежала за ригу.
Петрус стоял у кирпичной стены и барабанил стишок.
— Иду! — крикнул он, но, увидев Генриха, остановился и стал его поджидать. — Давай буханку хлеба, тогда можешь с нами играть.
— Буханку? А где я ее возьму, Петрус?
— Тогда проваливай! — сказал Петрус, повернувшись к играющим.
— Погоди! Может, я завтра… — сказал Генрих. — Может, я завтра принесу.
— Проваливай!
— Правда принесу!
Петрус задумался.
— Да ты и стиха не знаешь.
— Знаю, Петрус. До самого конца знаю.
— Но чтоб буханка была! Понял? Не принесешь…
— Обязательно принесу. Обещаю тебе, Петрус.
Нет, этого даже невозможно постигнуть! Генрих бегал, кричал, смеялся, носился как угорелый вместе со всеми ребятами. Даже нарочно дал себя поймать. И вот он уже стоит у кирпичной стены и тараторит выручалочку:
— Ах, погоди, дорогой капитан, Очень боюсь я неведомых стран! Есть еще добрый отец у меня, Дочку спасет он от черного дня. — Вот и приходит ко мне наконец, Плач мой услышав, любимый отец. — Батюшка! Новый продайте кафтан, Чтобы меня не увез капитан! — Нет, не продам я такую красу, Жизнь твою юную я не спасу. — …Скрылся корабль, разбивая мечту, Флорию он увозил на борту. — Ах, погоди, дорогой капитан, Очень— Иду! Иду! — крикнул Генрих и побежал.
Он заглядывал туда и сюда, словно не подозревая, кто где прячется. Совсем близко подходил и отворачивался: пусть, мол, у них поджилки трясутся.
— Правда, Лузар, я бы ни за что не догадался, что ты в бочке сидишь! — И снова Генрих стоит лицом к кирпичной стене и тараторит, как это делают все ребята, выручальный стишок.
А ведь никто не может сказать, что ты подглядываешь! Для этого надо только чуть-чуть развести пальцы, и сразу в щелочки станет видно, даже как летучие мыши проносятся над крышами. И ребят всех видно. И лягушки квакают, и кузнечики стрекочут, и где-то вдали лает собака… Эта девчонка с большими глазами второй раз прячется вместе с Петрусом!
В один из заходов Генрих побежал сразу же за Сабиной. Он мог бы и обогнать ее — ножки-то у нее после болезни слабенькие, будто стебельки. Он бежал и слышал, как она задыхалась, и все же позволил ей выручиться. Потом преспокойненько отправился к месту, где лежали одна на другой несколько борон.
— Выходи, Фидлер Лут, вижу тебя! — крикнул он и побежал к стене.
Но все это время он думал о том, куда он спрячется вместе с Сабиной.
— Сабина! — позвал он не очень громко. — Сюда, Сабина! — И тут же услышал, что она бежит за ним.
Да, это была, пожалуй, самая надежная прятка — в садике у Штифелькнехта. Под навесом за сараем для коз.
Они сидели на корточках. Луна заглядывала сюда, и Сабину можно было хорошо разглядеть… «До чего же она худая, — думал он. — Боже мой, до чего ж худая! И почему у нее такие большие глаза? А как трудно сейчас что-нибудь сказать!»
— Сейчас многие болеют тифом, — сказал Генрих в конце концов. Ну, а на большее у него уже духу не хватило.
— Вдруг хозяин выйдет? — сказала девочка.
— Ничего он не выйдет.
— А если ему коз кормить?
— Он давно уже накормил.
Так они и сидели и слушали, как спускалась ночь…
Неожиданно Генрих заметил, что и девочка смотрит на него. Он сразу сконфузился.
— Где твоя фуражка? — спрашивает она.
— Фуражка? Я ее надеваю, только когда по бургомистерским делам хожу, — отвечает Генрих, чувствуя, что ее большие глаза все еще смотрят на него. Он наклоняется вперед и прислушивается. Подбирает соломку, сует ее в рот.