Пуговица, или серебряные часы с ключиком
Шрифт:
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Порой старый Комарек задумывался: «И зачем ты только взялся за это дело? Спору нет, ты не хотел за него браться. Да и нет в тебе никакого тщеславия, чтобы за него браться! Но ты ведь не думал о горе людском, когда брался за него. Так зачем же…» Однако в глубине души старик понимал: он поступил так потому, что мальчонка этого страстно желал. Может, он и неловок для такой должности.
В самом начале он ходил из дома в дом, садился у хозяев на кухне и говорил:
Возвращаясь после таких обходов, Комарек в ожесточении твердил: «Покажу я этим хозяевам!»
Потом брал бумагу, садился за стол и писал: «Распоряжение бургомистра Пельцкуленской общины…» «Второе распоряжение…» «Третье распоряжение…» Взяв очередную такую бумагу, Генрих снимал со шкафа колокольчик, нахлобучивал фуражку и отправлялся вышагивать по деревенской улице. «…В противном случае, — вещал он громогласно, размахивая колокольчиком, — в противном случае будет наложен штраф. Распоряжение вступает в силу немедленно».
Колокольчик звенит, Генрих подходит к пожарному сараю и прикалывает бумажку к воротам…
— Дедушка Комарек, а я знаю, какое еще распоряжение надо написать: насчет яблок, груш и всего такого прочего.
Старик отмахивается.
— Как вы скажете, разве это справедливо?
Старик сидит и смотрит перед собой в одну точку на столе.
— Вы и не знаете, сколько у них яблок в садах! О детишках беженских вы, дедушка Комарек, не хотите думать!
Старый Комарек берет лист чистой бумаги и пишет:
«Распоряжение № 21…»
Впрочем, в деревне никто и не смотрит на эти распоряжения. Да и смешно: бумажка на бумажке к воротам пожарного сарая пришпилены!
…Наутро Комарек отправился к пекарю и выпросил у него буханку хлеба вперед. Сказал, что отдаст эту буханку из следующего пайка. Тогда он возьмет только половину, а в следующую выдачу — еще половину.
— Да ладно уж, — сказал пекарь, — я как-нибудь лишнюю буханку выкрою.
Старик принялся спорить и в конце концов настоял на своем.
Когда Петрус явился за Орликом, они как раз ладили с дедушкой небольшую повозку. Генрих вывел Орлика, лошадь ступила между оглоблями. Комарек придержал ее, а Генрих продернул вожжи.
— Ничего не получится, Петрус, некогда нам.
Парень стоял и смотрел, как они запрягали лошадь, глаз с Орлика не сводил.
— Приду после обеда, — сказал он. — Но уж тогда наверняка.
— И после обеда не выйдет, — сказал Генрих, — и вообще с этим ничего не выйдет. — Он выпалил это единым духом и теперь, привязывая лошадь к забору, следил за выражением лица большого мальчишки.
— Ты подумал о том, что ты сказал?
— Да, подумал, Петрус.
— Тогда я про буханку скажу, — пригрозил
— Чего хочешь говори!
Старый Комарек прислушивался к разговору между мальчиками. Не нравился ему этот большой парень.
— Ступай домой, — сказал он. — Сам видишь — некогда нам.
— Чего это? Я могу стоять, где хочу, — огрызнулся Петрус.
— Ступай домой! — повторил Комарек.
— Он буханку хлеба украл! — выкрикнул Петрус. — Вчера украл. У вас и украл. Вот.
— Я ж сказал тебе — ступай домой!
Генрих сидел в повозке и правил. А Комарек шагал рядом, держась за боковину.
— Повезло нам, дедушка Комарек: мужики сейчас все в поле на уборке, — сказал Генрих, когда они немного отъехали от дома.
Хозяев они застали врасплох: проходили прямо на кухню и снимали молокоприемник. Только когда Комарек выносил барабан сепаратора, до них доходил смысл случившегося. Сразу начинался крик, ругань, женщины умоляли старика, бежали рядом, а он так же молча укладывал сепаратор в повозку.
Когда они подъезжали к следующей усадьбе, Комарек сказал:
— Все равно это грех, что мы с тобой делаем.
— Да и мне как-то не по себе, дедушка Комарек.
— Понимаешь, вся жизнь их с этим барабаном связана.
— Когда они ругаются, мне хоть бы что, а когда плачут, тогда у меня на душе кошки скребут.
В бургомистерскую они привезли девятнадцать сепараторов. Распрягли лошадь.
— Вот увидите, дедушка Комарек, завтра сдадут сорок бидонов молока.
Но у старого Комарека на этот счет были большие сомнения.
Звонил телефон.
Потом Комарек обходил поля.
Потом бегал на ток.
Потом они, обо всем позабыв, снова заводят разговор о справедливости. Мальчишка взобрался на высокий ящик.
— Вот поглядите, дедушка Комарек. Готлиб пашет и пашет, всю жизнь свою за плугом ходит, а ведь у него ни клочка своей земли нет. Разве это справедливо?
— Нет, не справедливо, — соглашается Комарек.
Оба они, войдя в раж, вскоре уже вновь спорят о том, как сделать так, чтобы все было устроено по справедливости. Прежде всего каждый получит по корове. И лужок. И лесок. И садик. И поле, чтобы засеивать. И две овцы — носки ведь надо вязать. И тележку. И восемь уток…
— Власть-то наша, дедушка Комарек.
А потом старик снова сидит, сгорбившись над своими списками.
Внезапно он отшвыривает бумаги в сторону, хватает папку и бежит в деревню.
Тяжело груженные снопами фуры, покачиваясь, выезжают из-за черного амбара. Крестьяне сгружают снопы и укладывают их в кучки на току. Всю ночь гремит молотилка, слышно, как огромный барабан при каждом повороте тяжело стонет. Кругом на столбах горят лампы. Видно, как торопливо двигаются люди, будто завороженные прожорливой машиной. А она глотает и глотает, выплевывая пыль, зерно, солому…