Пустоши Альтерры. Книга 2
Шрифт:
Неизвестная напасть, укутанная в туман догадок и обрывочных свидетельств, словно пряталась за слоями времени, размываясь в пересказах.
Одни рассказы напоминали байки у костра — раздутые страхами, обросшие слухами, с каждым разом становясь всё более невероятными. Другие, напротив, звучали сухо, почти механически, словно писавшие старались держаться только фактов, но за каждой строкой сквозило напряжение. Незримое, едва уловимое, но ощутимое.
Жилин запустил магнитофон.
Лента дёрнулась, зашипела. Сквозь помехи
— …наблюдали на радарах плотную массу… сначала подумали, что это помехи или буря, но она двигалась… слишком ровно…
Новая кассета. Голос нервный, сбивчивый, с короткими паузами, будто говоривший едва сдерживал дрожь:
— …были машины. Мы видели, как они уходили. А потом их просто… не стало. Ни следов, ни обломков. Только пыль по дороге.
Жилин прищурился, глядя на доски. Размашистая, неаккуратная надпись, выведенная с заметным нажимом, оставила глубокие борозды на поверхности.
"Завывание. Долго. Гулкое. Не ветер."
Пальцы машинально провели по этим словам, небрежно размазав их, но сознание уже зафиксировало фразу, запечатлев её в памяти.
Фрагменты отчётов, случайные обрывки свидетельств, голоса, наполненные страхом, полустёртые пометки на старых досках — всё указывало на одно.
Та вибрирующая тишина, нависавшая над караваном за секунды до беды, всё ещё жила в памяти. Странное, едва уловимое движение, искажённое, противоречащее законам зрения. Помехи в радиоэфире. Захлёбывающийся шум, разрывающий связь.
И гул. Пульсирующий. Нависающий со всех сторон сразу. Стирающий границы между «близко» и «далеко».
Старый стул жалобно заскрипел, когда Жилин потянулся к стопке кассет, выбрал одну, вставил в магнитофон и нажал воспроизведение.
Шорохи, едва различимые голоса, треск плёнки, фоновые шумы — всё сливалось в вязкий поток, сквозь который лишь изредка прорывались фразы, заставлявшие вслушаться.
Рука машинально тянулась к переключателю, взгляд снова скользил по испещрённым доскам, выискивая связующие нити среди разрозненных заметок.
Одна кассета сменялась другой. Однообразные отчёты перерастали в многоголосый хор караванщиков, чьи воспоминания дробились на обрывки фраз, торопливо нацарапанные буквы, поспешные строки на грифельных досках.
Девятнадцать случаев из двадцати оказывались пустыми. Байки, слухи, враньё, рождённое долгими ночными стоянками, когда не находилось развлечений, кроме пересказа страшилок.
Но каждая двадцатая запись заставляла задуматься.
Редкие, цепляющие до дрожи свидетельства. Люди, оставившие их, не пытались напугать — напротив, их скупой тон выдавал тех, кто фиксировал только факты, без эмоций, без нагнетания.
В этой простоте крылась подлинность.
Жилин откинулся назад, устало потирая лоб, значит, он был не единственным, кто видел Рой.
Записи, сделанные в разное время, доказывали: свидетелей
Стоило сложить разрозненные данные, как становилось ясно — Рой появлялся не раз и не два. К обеду он успел бегло просмотреть не больше тридцатой части накопленных материалов, ощущение, что найденное — лишь вершина айсберга, не оставляло.
Потянувшись к фляге, сделал глоток тёплой воды, собираясь прерваться За спиной скрипнула дверь, шаги были короткими, уверенными.
В кабинет вошёл мужчина — высокий, угрюмый, в простом комбинезоне без опознавательных знаков. Жёсткие черты лица не выражали эмоций, а взгляд прятался в глубокой тени.
Будто перед ним была не личность, а функция.
— Вячеслав Жилин — коротко бросил он, не утруждая себя представлениями.
Бывший командир медленно поднял взгляд, прищурился, взвешивая, стоит ли спрашивать.
— Идём.
Выбор не предлагался.
Тревожное предчувствие развернулось внутри, а сопротивление не имело смысла. Откладывая кассету, Жилин медленно поднялся, провёл ладонью по щетине и шагнул вслед за провожатым, не зная, что ждёт впереди.
Они пересекали узкие коридоры, не обмениваясь словами, и с каждым шагом убеждение крепло: происходящее — не случайность. Суд, понижение, заваленный архивом кабинет, записанные наспех голоса, слухи о Рое — всё складывалось в единую цепь. Его не просто убрали с дороги, а направили туда, где он неизбежно должен был наткнуться на что-то важное.
Коридоры вывели к массивной металлической двери, глухой и монолитной, без следов ржавчины, резко выделяющейся на фоне облупленных стен. За ней начиналось другое крыло, явно отделённое от остального здания. Здесь всё отличалось: освещение, стены, даже воздух. В нём не чувствовалось ни пыли, ни запаха старых бумаг, пропитавшего остальные помещения, лишь стерильный порядок, выверенность, контроль.
Шагнув внутрь, Жилин услышал за спиной едва заметное движение. Дверь закрылась так же плавно, как открылась, а провожатый молча указал вперёд. Просторный кабинет встретил холодной аккуратностью. Здесь не было ни завалов отчётов, ни хаотично разбросанных листов, ни исписанных досок, только идеально ровный стол, аккуратно сложенные папки и настольная лампа, отбрасывающая мягкий точечный свет.
В центре этого безупречного порядка сидел человек.
На первый взгляд — ничем не примечательный. Обычная одежда, коротко остриженные волосы, тонкие руки, больше привыкшие к бумагам, чем к оружию. Жилин видел сотни таких клерков, но стоило взглянуть ему в глаза, как по спине пробежал ледяной озноб. В этом взгляде не было ни раздражения, ни нервозности, только спокойствие, выверенная внимательность и что-то, от чего внутри сжалось неприятное чувство.
Он не просто смотрел. Он видел.