Пустоши Альтерры. Книга 2
Шрифт:
Вектор сидел на узкой металлической лавке, выпрямившись, без напряжения. Просто взглянул на охранников, кивнул.
— Подъём, караванщик — коротко бросил Высокий, делая шаг назад. — Ты свободен.
Без слов он вышел из камеры, двинулся по коридору, сопровождаемый по бокам, как положено. Тишина тянулась вязкой паутиной, только из дальних комнат доносились приглушённые голоса — смена охраны заканчивалась.
В караулке, за деревянным столом, под дребезжащим светом одинокой лампы всё шло по протоколу. Высокий развернул
— Распишись и палец прокатай. Подтверждаешь, что освобождён, претензий нет.
Вектор взял перо, изучил страницу, поставил подпись, макнул палец в губку и поставил рядом отпечаток.
— Вот и всё, караванщик — произнёс без эмоций. — Удачи на дорогах.
Коренастый распахнул дверь.
Вулканис встречал пустыми улицами. Фонари бросали рваные тени на камень, воздух ещё хранил ночной холод. Вектор шагнул вперёд, но едва пересёк порог, как ночная тишина взорвалась движением. Рывок. Жёсткие пальцы стиснули плечи, сдавили запястья. Быстро, чётко, без суеты. Грубая ткань легла на рот, заглушая любые звуки. Затем мешок — резкий толчок, мир утонул в темноте.
Охранники внутри не подняли глаз. Высокий методично вытирал пятнами заляпанный стол, словно ни о чём не знал. Коренастый у двери лишь тяжело вздохнул, пока глухие шаги растворялись в ночи, утаскивая бывшего задержанного.
Запись в журнале осталась — аккуратный почерк подтверждал: "Освобождён. Час до рассвета. Дата, подпись, палец."
Сознание возвращалось толчками, словно его вытягивали из вязкой, чёрной бездны, каждый рывок пробуждения сопровождался вспышкой боли и мутной волной тошноты. Первая осознанная мысль — воняет.
Зловоние висело в воздухе плотной, удушающей пеленой, оседая на языке, заполняя лёгкие разъедающей смесью гнили, тухлой воды, разложения и химической вони, от которой щипало глаза. Каждый вдох казался пыткой, каждый выдох — облегчением, которое длилось лишь мгновение.
Полумрак, тусклый жёлтый свет коптящих горелок едва пробивался сквозь плотные испарения, превращая помещение в вязкий кошмар. По стенам метались тени, плясавшие в такт движущимся механизмам — ржавым, скрежещущим, судорожно дёргающимся, словно старый организм, готовый окончательно сдаться.
Звякнула цепь, короткая, надёжно закреплённая в стене на массивном, заросшем ржавчиной крюке, конец был прикован к лодыжке.
Огромное, низкое помещение с бетонными стенами, покрытыми тёмными потёками, выглядело так, будто само гнило изнутри. Пол был влажным, липким, усеянным мутными лужами, в которых отражались маслянистые разводы.
По краям зала возвышались огромные металлические резервуары, заполненные густой, мутной жижей, в которой что-то медленно бурлило. Над ними, скрипя шестернями, вращались древние механизмы очистки — длинные металлические скребки, лениво перебирающие плотную массу отходов, утаскивая её в другие отсеки.
Время
А когда из тени к нему шагнули несколько человек, картина сложилась окончательно.
Первый — массивный, широкоплечий, с телом, испещрённым старыми шрамами и наколками. Опытный взгляд без труда прочитал бы на нём карту прошлых ошибок, переделанных историй и решений, за которые пришлось платить. Грубое лицо с тяжёлым подбородком, нависшая бровь, маленькие, бесстрастные глаза, в которых не отражалось ничего, кроме привычки к этой работе.
Рабочий комбинезон давно утратил цвет, ткань покрывалась старыми бурыми пятнами. Ботинки выглядели такими же тяжёлыми, как и он сам.
Второй был его полной противоположностью — худой, жилистый, словно выжатый досуха. Ввалившиеся глаза блестели нездоровым светом, губы нервно дёргались, будто он жевал что-то невидимое. Вздутые вены, протянувшиеся под кожей синими прожилками, напоминали корни, проросшие вглубь.
Одежда висела мешком, а на шее, под грязной тканью, угадывались следы старых уколов.
— Вставай — голос первого звучал низко, тяжело, безразлично, с той железной ноткой, к которой люди привыкают в местах, где приказ — закон.
Вектор не сдвинулся, лишь исподлобья посмотрел на них.
— Я сказал, вставай — повторил громила, наклонившись ниже.
— Сложно — ровно ответил Илья, поддёргивая цепь.
Тот фыркнул, ухватился за ворот и резко дёрнул вверх, вынуждая подняться.
— Теперь лучше — буркнул он, давая слабину.
Худой усмехнулся, развернул сложенные листы и небрежно протянул.
— Поздравляю, дружище, ты устроился на работу! — сиплый голос с еле заметной картавостью прозвучал с издёвкой.
Вектор даже не посмотрел на бумаги.
— Ой, не пыжься, тут все сначала понтуются — фыркнул торчок. — Держи, читай, если умеешь.
Вектор поймал себя на мысли, которая неожиданно показалась ему забавной. Он не испытывал страха, чувства злости или желания сорваться. Внутри не было паники или гнева — только холодное, отстранённое спокойствие. Неосознанное, не было решением, просто вдруг проявилось, словно всегда жило где-то глубоко внутри, как защитный механизм, о котором он раньше не догадывался.
Месяц назад в подобной ситуации Илья бы запаниковал, а сейчас ничего этого не было. Только ясность. Прямо сейчас не убивают — значит, всё в порядке.
Сопротивляться бессмысленно, пока нет шанса. Доказывать тоже — это ничего не изменит. Значит, остаётся ждать, наблюдать, запоминать.
— Так и запишем: полный пансион — с ухмылкой протянул худой, переворачивая бумаги. — Жильё, еда, работа…
— …и ноль шансов выбраться? — без эмоций закончил за него Вектор, медленно поднимая взгляд.