Путь к океану (сборник)

Тренев Виталий Константинович

В середине апреля пришла вторая почта из Аяна. Муравьев писал, что сам он сочувствует действиям Невельского, но Петербург повелевает капитану вхо­дить только в торговые сношения с племенами, живу­щими в устье Амура, и никаких дальнейших проник­новении в край не делать; каменные, якобы погранич­ные столбы, найденные Миддендорфом на протяжении от Охотского моря до истоков реки Уды и далее к западу по южному склону Станового хребта, счи­тать границей с Китаем. Обращая внимание Невель­ского на эти обстоятельства, Муравьев тем не менее уведомлял его, что он все же предписывает начальни­ку Аянского порта и камчатскому губернатору усерд­но содействовать экспедиции.

Вместе

с письмом генерал-губернатора пришло письмо от начальника Аянского порта и фактории Рос­сийско-Американской компании Кашеварова. Оно яс­но давало понять, что интерес Муравьева к амурско­му делу упал и правление Российско-Американской компании не преминуло этим воспользоваться.

Кашеваров сообщал, что главное правление ком­пании поручило ему смотреть на Амурскую экспеди­цию как на торговое отделение аянской фактории, а Орлову, Березину и другим людям, числящимся на службе компании, дать надлежащие инструкции как лицам подчиненным; в снабжении же экспедиции за­пасами и товарами отнюдь не выходить из пределов той суммы, которая была определена правительством. Наконец, ни под каким видом и предлогом не посылать с этими запасами судов компании, так как все это якобы должно перевозиться на судах казенных.

Кашеваров, видимо, был смущен враждебностью письма, так решительно и грубо проявленной по отно­шению к Невельскому и его задачам. От себя лично, как бы извиняясь, он добавлял, что вынужден отпра­вить инструкции и предписания Орлову и Березину, хотя и сознает полную недостаточность снабжения экспедиции согласно упомянутым распоряжениям, но как лицо подчиненное и зависимое иначе действовать не может.

Невельской был взбешен. Все, от канцлера импе­рии до низшего чиновника, настроены против него и прилагают все усилия к тому, чтобы сорвать его планы! Задыхаясь от гнева, он читал полученные де­пеши.

– Ну, нет-с, милостивые государи! Не так просто-с! Умру, а не сдамся я вам, департаментские кры­сы! – твердил он, стуча кулаком по столу.

Распоряжения компании не только срывали широ­кие планы Невельского, но угрожали голодной смертью всем участникам экспедиции.

Геннадий Иванович решил немедленно послать письмо Кашеварову и донесение генерал-губернатору. Екатерина Ивановна, зная неудержимую вспыльчи­вость Невельского, умоляла его подождать, не писать в гневе, чтобы еще больше не испортить свои отноше­ния с компанией.

– Не беспокойся, – сквозь стиснутые зубы отве­чал Невельской. – Я эту породу знаю-с. Немало они выпили моей крови, но я им не мальчик-с. Не так про­сто. Я им не по зубам-с.

И через день нарочный из тунгусов повез в Аян письма.

Кашеварову Невельской предписывал именем ге­нерал-губернатора не считаться с распоряжениями правления компании и, смотря по возможности, на ка­зенных или компанейских судах снабдить экспедицию заблаговременно запасами и товарами по требованию, посланному еще прошлой осенью. Невельской ставил его в известность, что приказал Орлову и Березину продолжать свое дело, не обращая внимания на ин­струкции Российско-Американской компании.

В депеше в адрес главного правления Невельской писал:

«Получив ныне от г. Кашеварова уведомление о распоряжениях, сделанных ему главным правлением компании, я нахожу их не только оскорбительными для лиц, служащих в экспедиции, но и не соответству­ющими тем важным государственным целям, к дости­жению которых стремится экспедиция. Распоряжения эти могут поставить нас в самое критическое положе­ние, почему я вынужден был, как лицо, ответственное здесь за все, дать вместе

с сим же предложение г. Ка­шеварову, которое просил его сообщить главному правлению компании. Полагая, что подобное распоря­жение правления, явно препятствующее достижению упомянутой государственной цели, произошло от ка­ких-либо недоумений или от неизвестности встречае­мых здесь обстоятельств, я остаюсь уверенным, что после этого главное правление даст немедленно при­казание г. Кашеварову в точности исполнить мои тре­бования по снабжению экспедиции товарами и запа­сами».

Генерал-губернатору в подлинниках были посланы журналы исследований Бошняка и Орлова, записка Чихачева и донесение Березина.

Подчеркнув всю важность этих материалов, Не­вельской сообщал генерал-губернатору.

«Из сего, Ваше превосходительство, изволите ви­деть всю неосновательность и фальшивость убежде­ний в С.-Петербурге о Приамурском и Уссурийском крае и острове Сахалине, которые, по изложенным данным, должны составлять не китайскую принадлеж­ность, как то думают и настаивают в С.-Петербурге, а русскую. Полная несостоятельность с упомянутым обстоятельством данного мне повеления, повторяемого почти каждую почту, при ничтожных средствах, ко­торыми располагает экспедиция, очевидна, а распоря­жения главного правления могут поставить нас в са­мое критическое положение, которое повлечет за со­бою уничтожение экспедиции.

Поставленный здесь в такое положение, при кото­ром вся нравственная ответственность за недостаток самостоятельности пала бы на меня, и соображаясь единственно с упомянутыми обстоятельствами, несмот­ря на то, что они не согласны с данною мне инструкциею и влекут за собой строжайшую ответственность, я решился действовать вне повелений. Мне предстоя­ло и ныне предстоит одно из двух: или, действуя со­гласно инструкции, потерять навсегда для России столь важные края, как Приамурский и Приуссурийский, или же действовать самостоятельно, принорав­ливаясь к местным обстоятельствам, и несогласно с данными мне инструкциями. Я избрал последнее».

Отослав письмо, Невельской немного успокоился.

– Будь что будет, – говорил он. – Пусть разжа­луют в матросы. Но пока я здесь и есть у меня силы, я не поступлюсь ни на шаг.

Уже на берегу растаял снег и на холмах появилась зеленая травка, но залив Счастья был забит льдом.

Пришло известие, что 9 мая вскрылось устье Аму­ра, а залив все еще был подо льдом. Однако весна уже чувствовалась, и, несмотря на новые невзгоды, у всех стало радостней на душе.

Екатерина Ивановна с наступлением весны стала еще больше времени посвящать гилякам. Она решила научить их огородничеству, но это удалось не сразу. Гиляки избегали уроков. Она долго не могла понять причины. Один из наиболее любознательных, Паткен, видя, что русские копают землю для посадки карто­феля и от этого не умирают[41], пришел к Невельскому и просил, чтобы Екатерина Ивановна научила его же­ну сажать картофель и ухаживать за ним. Он же рас­сказал, почему до сих пор боялся брать в руки ло­пату.

Екатерина Ивановна показала жене Паткена, как надо копать землю, сажать картофель, и потом все ле­то наблюдала, чтобы гилячка полола и окучивала его. И когда осенью картофель вырыли из земли, надобно было видеть, как благодарили Екатерину Ивановну Паткен и его супруга. Многие гиляки по примеру Пат­кена решили сами на будущий год завести огороды.

Однажды с Амура приехал гиляк Накован и при­вез Екатерине Ивановне свою жену Сакони.

– Подержи ее. Пусть поживет у тебя, – просил он.