Путь к отцу
Шрифт:
Только цветок достался не ей: не дойдя трех рядов, Игорь встал на одно колено и протянул его Марине. Так начался его новый роман.
На следующий день у деканата вывесили фотографии участников бального концерта. На одной из них стоял Игорь в напряженно-задумчивой позе с протянутой рукой. Под фотографией фломастером выведена подпись: «Под ладонью — Солнце». Через час, когда многие из студентов уже успели получить стипендии, подпись поменяли на: «Правильной дорогой идете, товарищи!» А еще через час, когда в каждом углу туалетов, рекреаций, опустевших аудиторий стояли пустые зеленые бутылки, фотография Игоря исчезла, а на ее прежнем месте между пятен клея злоумышленники коряво написали: «Нечего
Перед разъездом по домам студенты всю ночь «гудели» в общежитии. Обычно суровая комендантша Василий Иваныч, которую прозвали так за сходство с Чапаем, на эти праздничные гулянки смотрела сквозь пальцы. Ее вездесущий командный крик: «И шоп тут усе была культурна!!!» в такие дни заменяла умилительная просьба: «Вы уж, ребятки, потише!»
Ниночка собирала свои вещички в сумку. На свою стипендию она умудрялась не только как-то питаться, но еще к каждому приезду домой покупала недорогие подарки. Тетке нравится копченая ставрида. Вот она ее освободит от нескольких слоев кальки, разрежет и долго-долго будет смаковать душистый золотистый кусочек с переливами синего и зеленого на срезе, заедая рассыпчатой картофелиной в мундире. Дедушка Семен просит хоть пачечку «индейского» чая, при этом всегда добавляет, что если бы и его бабка с ним чаи гоняла, то они бы уж давно по миру пошли. Как же, по миру! Без его совета и золотых рук ни одно дело в деревне не начинают. Соседских ребятишек неплохо побаловать арахисом в сахаре или ирисками, они, как кутята, вокруг Ниночки крутятся, друг дружку расталкивают в ожидании хоть какого гостинчика. А тете Ане нужны лекарства от давления. Опять, поди, скажет, что на деревне только у нее такая барская болезнь...
В дверь негромко постучали. Ниночка открыла и замерла: за дверью на коленях стояли Игорь и Виктор с гитарой. Они хором запели: «Эх, рублик бы! Бом-бом. Эх, трешку-у бы! Бом-бом. Пяте-ерку бы! Бом-бом. Червончик бы. Бом-бом-бом-бом...»
— А вы разве стипендию не получили?
— А как же! Получили, — кивнул Игорь. — Только мы с ней уже расправились. А нам нужно еще много друг другу сказать важного. Так что ты, если можешь, займи, а мы тебе после каникул вернем с процентами. Ты же знаешь, мы возмутительно честные и убийственно вежливые, как джентльмены.
Ниночка вздохнула, достала из сумки кошелек и протянула им трешку. Игорь схватил зеленую бумажку и, чмокнув ее в щечку, с песнями под аккомпанемент друга пошагал в сторону лестницы.
«Только бы их в милицию не забрали», — подумала она и продолжила сборы.
Каникулы Ниночка проводила всегда только дома. Тетка старела, слабела, и помощь племянницы оказывалась всегда очень кстати. Весь день пролетал в делах, зато вечерами у них происходили замечательные посиделки под чаек с вареньем. Они обменивались новостями, шушукались, как шаловливые девчонки... Тетя Матрена после этого вставала из-за стола, гладила себя по груди и нараспев баском произносила: «Ох, и наговорилась!.. До-о-осыта!»
В этот вечер Ниночка раскрыла свою тайну об Игоре и достала из коробки с документами ту самую «солнечную» фотографию, которая ей досталась от Тамары. Долго всматривалась тетя Матрена в изображение возлюбленного своей племянницы, но ничего не сказала, только вздыхала и жалостливо поглядывала поверх мятого глянцевого листочка на притихшую Ниночку. Потом тяжело встала, подошла к племяннице и, прижав ее головку к своей груди, долго гладила своими горячими, большими, не знавшими варежек ладонями, в которых таяли снег и чужие боли...
Вернулась она с каникул в свою комнату в общежитии и не узнала ее: стол накрыт белой скатертью и уставлен блюдами и бутылками, банками с букетами белых гвоздик. За столом сидели разодетые в праздничное Тамара, Света с
— А мы тебя ждем, не начинаем, — пояснил Игорь. — Садись, очень кушать хочется. Да, возвращаю должок, — он протянул Ниночке трешку. — Спасибо тебе.
— Не за что. А что у нас за праздник?
— Во-первых, твое долгожданное возвращение в родные «альмы-мамы», — наставительно произносил Игорь, разливая вино по граненым стаканам. — Ну, а во-вторых, обещанные проценты с твоих капиталовложений в наш с Витькой бизнес. Пока ты у нас, по своей давней привычке, принимала ванны в шампанском на Канарах, мы тут на Сибирке вагоны разгружали в две смены. А в-третьих, это все, — он жестом очертил контуры застолья, — для радости. А как же — жить да не радоваться!
Спустя пару часов, когда их оставили вдвоем, Игорь печально вздохнул и, переступая через что-то внутри себя, произнес:
— Я тебе сейчас расскажу одну историю. Только не подумай, что она имеет к тебе отношение. Случилось это на моей первой картошке, еще до академического отпуска. Разместили нас с одним парнем по имени Вадя на хуторке. Кормили хозяева, кстати, как на убой. Грибов тогда было — жуть сколько. Я три пакета сушеных боровичков домой привез. Так вот, недалеко от нашей избы находилась ферма, куда мы с Вадей ходили за молоком.
Там я и познакомился с этой девушкой. Я как увидел ее впервые, так моя челюсть в одночасье на пупок и грохнулась: весу в этой красавице было пудов на десять. Когда она шагала нам навстречу с подойниками, толстенный дубовый настил, который без труда выдерживает вес буренок, стонал и скрипел под ней, передавая напряжение на конструкции бетонных стоек и далее на фермы кровли, все это приводя в трепет.
К богатырям, даже если это юные особы прекрасного пола, я всегда относился с уважением. Она это, наверное, поняла по-своему. Словом, стала она проявлять ко мне знаки своей чистой девичьей влюбленности. То плечиком к стене придавит до хруста в костях, то по спине лапочкой приложит, так что в груди булькать начинало. Ну, это еще ладно. Повадилась она под моими окнами ходить и дышать.
Сижу я, бывало, после сытного ужина у стола, плодово-ягодным за рупь тридцать балуюсь и стишки пописываю. Вдруг за окнами бух-бух, тре-еськ, шарах-бабах. Все трясется, ветки березы ломаются. Затаюсь я, к столу прижмусь, ни жив ни мертв. Жить-то хочется!.. Стоит девушка под окнами, дышит. Да громко так дышит, глубоко... А так как мне выходить к ней было страшновато, то она запускала в форточку булыжники с нарисованным углем сердечком. Один такой камешек вскользь задел мою голову — и на лбу появилась шишка. Когда мы с Вадькой в следующий вечер пошли на ферму за молоком, и я показал ей мой раненый лоб, она только засмеялась, так что буренки нервно затопали копытами и забились по углам.
Тогда я попросил хозяйку о защите моей жизни и здоровья. Та пришла с разговора на ферме с синяком под глазом и весь вечер проплакала. Пробовал я объяснить этой Джульетте, что у меня, мол, в городе есть невеста, но она мне сначала синяк под глаз поставила, а потом... это было ужасно! Она меня обняла. Мне показалось, что я попал в эпицентр урагана. Как я тогда живым остался — до сих пор для меня загадка.
Закончился этот роман тем, что нас с Вадькой ввиду угрозы нашим юным жизням отправили в другой колхоз. Ребята рассказывали потом, что девушка загрустила, на почве депрессии разгромила все деревянные конструкции фермы. Но потом приехал к ним в колхоз по распределению зоотехник. И ее жаждущее любви девичье сердечко переключилось на этого юношу. То ли сказался его опыт лечения крупной рогатой клиентуры, то ли большое пылкое сердце спасло его — но у них с девушкой все наладилось, и тогда колхозное и приезжее население вздохнуло спокойно.