Путь к отцу
Шрифт:
Пока они грелись, завернувшись в полотенце, ели порезанные мамой на кусочки яблоко и банан и проверяли приготовленные уроки, наступил тихий вечер. Почти все пляжники разошлись. Замолкли крики людей, лай собак и грохот магнитофонов. В розовеющих лучах солнца кружились мошки, над водой с плачущими криками носились грязно-белые чайки.
— Мам, а мы бедные? — спросила вдруг Ниночка, наблюдавшая за свертыванием торговли.
— Это как посмотреть, доченька. С одной стороны, мы, конечно, вынуждены ограничиваться и считать каждую копеечку. А с другой... у нас есть, что поесть-попить, во что одеться, имеется крыша над
— А вот эти люди, — дочь показала на смуглолицых торговцев, — им что, больше Господь дает? Значит, больше их любит?
— Конечно, больше! Когда ты болеешь, я же именно тебе больше уделяю внимания, ухаживаю за тобой больше, чем за Павлушкой или за животными. А выздоравливаешь — могу себе позволить больше обращать внимания на других. Разве это не справедливо?
— Справедливо... — Ниночка протяжно вздохнула. — А эти торговцы хоть знают, как их любит Господь?
— Им тоже бывает хорошо, они тоже испытывают радость — значит, знают. Если им, бедненьким, не дано верить в нашего любимого Иисуса Христа... — Лиза едва сдержала волну слез, подступающих к глазам. Когда она говорила о Господе, называла Его по имени, всегда едва сдерживала радостные умилительные слезы, считая это проявлением своей бабьей слабости. — Тогда пусть хоть земным радостям радуются. Ведь и над ними светит солнышко, и птички поют — для них тоже, вкусные плоды из райских мест — и для них тоже. Всем есть место в Божием мире, так пусть всем будет хорошо!
Усатый пожилой торговец, на которого все это время смотрела Ниночка, поймал задумчивый взгляд девочки. Что-то с улыбкой пробурчал себе под нос. Накидал в пакет бананов, груш и персиков, потом еще покивал седоватой головой и положил туда два пакета сока. Пригладил волосы, поправил запотелую рубашку и, застенчиво покашливая, подошел к ним. Поставил аккуратно пакет к ногам Лизы.
— Барьев дзэс[3]. Вазьми, жэнщина. У меня семья далеко, по дэтям очень скучаю. Вазьмы. Пакушайтэ.
— Спасибо, отец. Дай Бог вам здоровья. И детишкам вашим. И жене...
— Спасибо, дедушка! Спасибо вам! — пропищала Ниночка и пробасил Павлик.
Нет, не удержала Лиза свои слезы. Они капали и капали с подбородка на загорелые ладони. Дети притихли. Но вот Лиза вытерла лицо, улыбнулась и поставила перед ними пакет: «Кушайте, мои хорошие. Вам через этого доброго человека Сам Господь дарит за вашу любовь!» И ребята впились зубками в сочные персики.
Только в такие вечерние минуты Лиза позволяла себе забираться в воду и могла сидеть в ней подолгу, качаясь на волнах полегчавшим телом. На кромке берега у самой воды под слоем песка прятались слои голубоватой глины. Лиза натиралась этой скользкой мягкой глиной от ног до лица, ждала, пока она высохнет, смывала ее речной водой и снова повторяла процедуру. После третьего-четвертого натирания кожа становилась мягкой и эластичной. Каждая клеточка тела благодарно дышала.
Ниночка после таких процедур долго задумчиво смотрела на улыбающуюся маму и на выдохе произносила:
— Ух, и красивая же ты у нас!
Усталые, притихшие и довольные, они брели домой.
От этой раскрасневшейся компании отделилась серая лохматая тень и с громким злобным лаем подскочила к Ниночке. Испуганная девочка прижалась к коленям матери и, в ужасе замерев, следила, как все ближе клацают длинные собачьи клыки. Павлик пытался отмахиваться от собаки пакетом с фруктами, но сверкнули янтарные клыки — и на пакете появились несколько длинных порезов. Лиза вышла вперед, загородив детей, и троекратно перекрестила собаку. Та вдруг молча присела и, тихо рыча, позволила им уйти.
— Что же ты не молилась, Нинуля? Я же тебя учила, что надо читать Иисусову молитву, тогда собака не тронет, — говорила она, гладя испуганного ребенка по головке.
— А эта собака не знает Иисусовой молитвы! — сквозь слезы звонко прокричала девочка.
— Зато бесы, которые ее лаять заставляют, прекрасно знают, потому и разлетаются, как грязь из-под ботинок. В следующий раз сразу молись — и ни одна собака, вообще никто тебя не тронет. Поняла?
— Поняла, — всхлипнула Ниночка в последний раз и, успокоившись, глубоко прерывисто вздохнула.
Не меньше сестренки испугавшийся Павлик молча сопел, не имея права проявлять свои эмоции. Лиза мельком взглянула на сына, и в голове пронеслось: «Совсем мужичком становится. Защитник!»
Они вышли из сквера и встали на обочине, пережидая поток машин. В нос ударили выхлопные газы, в горле запершило, глаза зачесались. Перебежав дорогу, они, кашляя, быстрым шагом двинулись по разбитой асфальтовой дорожке в сторону высившейся громады их дома. Оттуда уже доносился требовательный рев крупного рогатого скота.
Синеглазка стояла среди двора и трубно ревела, желая опорожнения переполненного вымени. Лиза отдала сумку Павлику, а сама, приговаривая ласковые слова своей ненаглядной синеглазой кормилице, направилась на вечернюю дойку.
Дома Лиза успела лишь развесить мокрые полотенца и купальники, отлить молочка соседке, бабушке Матрене, как в дверь позвонили. На пороге стоял Моня с букетом цветов и до щекотки в носу благоухал резким одеколоном.
— Я тут... решил зайти, так сказать и прочее... Вот! — он протянул пахучие бордовые пионы.
— Заходи, Монюшка. Только я не успела плюшек напечь.
— Это не страшно. Я уже побеспокоился, — он из-за спины жестом фокусника достал коробку с тортом. — Вот! И чаек принес индийский, со слоником.
Коробочку с чаем он вынул из брючного кармана и тоже протянул Лизе.
— Что уж ты так потратился-то!
— Да нам только в радость, на вас тратиться.
Под жужжание сепаратора, в котором взбивалось свежее масло, они сидели на кухне и раздавали детям куски торта с забеленным молоком индийским чаем. Моня умиленно любовался детьми и их мамашей. Когда дети ушли к себе играть в вечерние шашки, он срывающимся голосом заговорил: