Путь к славе, или Разговоры с Манном
Шрифт:
— Да. Отлично, — поддакнул я и многозначительным тоном добавил: — Жаль, отец не дожил, чтоб на это посмотреть.
Это было нереально. Причем сразу в двух смыслах слова. Нереально — сверхъестественно — было это ощущение: неужели все — взаправду? Неужели в самом деле, наконец… И в то же время это было нереально — ирреально: я смотрел на сценическую площадку не сквозь «молоко» на экране «Зенита», а вблизи, и она казалась тем, чем и была: раскрашенной фанерой и расписным муслином. Во все концы зигзагами тянулись осветительные кабели — неподвижно свернувшимися гигантскими черными змеями. Повсюду были ребята
48
Шангри-Ла — царство вечной молодости в романе Дж. Хилтона «Потерянный горизонт».
Свет, камеры — большие четырехглазые чудища «Американской радиокорпорации», — суматоха, орущие друг на друга люди: то сделать, это поменять, или вдруг что-то в самый последний момент выясняется, черт побери, и все они носятся туда-сюда, как муравьи в горящем муравейнике. Неразбериха порождает еще больший кавардак. И все это — еще за сутки до передачи. Подобное безумие оказалось заразным. Мое сердце превратилось в метроном, отстукивавший в такт организованному хаосу, царившему вокруг меня.
Фрэн была на сцене. Конечно, я видел Фрэнсис по телевизору, но вживе я видел Фрэнсис в последний раз на похоронах моего отца. Она изменилась. Вернее, ее изменили. Она чуть похудела, осветлила и завила волосы. На ней была не одежда — на ней были произведения высокой моды от кутюрье, которые с удовольствием предоставляли ей свои лучшие изделия в надежде, что она будет щеголять ими в телеэфире. Словом, Фрэнсис уже совсем не была похожа на прежнюю девчонку из Уильямсбурга. Ее превратили в белую барышню типа Дорис Дэй [49] , вот-вот готовую помчаться на собрание родительского комитета школы.
49
Дорис Дэй (наст. имя — Дорис фон Каппелхофф; р. 1924) — актриса и певица в основном мюзиклов; изображала также добропорядочных домохозяек.
Она говорила, как ей предстояло говорить сутки спустя:
— Следующего джентльмена, который выйдет на сцену, мне особенно приятно представить вам, и не только потому, что он мой давний друг, но еще и потому, что он самый сногсшибательный молодой комик наших дней. Итак — дебют на телевидении! Джеки Манн — добро пожаловать на сцену!
Из-за кулис я прошествовал на сцену, на каждом шагу напутствуемый подсказками администратора.
— Здесь идите правее, Джеки, — направлял он меня. — Теперь продолжайте идти прямо к Фрэн…
Я делал, как было велено. Фрэн взяла меня за руки, крепко пожала их, поцеловала в щеку, пожелав удачи. Если не считать того, что мы находились
Администратор:
— О’кей, теперь Фрэн делает шаг в сторону…
Она сделала шаг в сторону.
— А вы, Джеки, выходите на свое место. — Он указал на звезду, нарисованную на полу. — Потом смотрите прямо в камеру и смешите двадцать два миллиона американцев.
— Только не надо давить на меня, ладно?
— Ну где же тот самоуверенный Джеки, которого я помню? — Фрэн ободряюще положила руку мне на плечо, успокоила теплым взглядом.
Я поправил ее:
— А я помню другое. Помню, как мы обычно стояли на перекрестке, и я боялся даже думать о завтрашнем дне, а ты уверяла меня, что все будет здорово.
— Как далеко мы ушли от того перекрестка, Джеки.
Я кивнул. Мы обменялись улыбками.
Фрэн дружески стиснула мне руку, чтобы я ничего не боялся.
— Фрэнсис. — Это двое парней в костюмах окликнули Фрэн.
Лицо у нее сразу скисло. Она пару раз быстро тряхнула головой, а глаза умоляюще повращались.
— Сейчас вернусь. — Она направилась к тем парням.
— Я совсем не хотел вас пугать, — заговорил администратор сцены. — Фрэн много добрых слов вам наговорила. Я уверен: вы отлично выступите.
— Можно задать вам один вопрос? Двадцать два миллиона — неужели столько людей будет смотреть эту передачу?
— Ну, в прямом эфире — чуть больше половины. А оставшаяся часть страны увидит ее в записи для Западного побережья.
Мое сердце будто переключили на другую скорость — оно так заколотилось, что даже ладони вспотели. Меня охватила страшная нервная дрожь, и я понимал, что завтра повторится то же самое, если не станет хуже.
Я подошел к столу с угощениями для персонала, попытался налить себе чашку чаю, но меня так трясло, что я ошпарил руку, пока донес чашку до рта. О еде не могло быть и речи. Мой желудок — который давно приноровился к сцене, но оставался новичком для телевидения, — реагировал на поднос с деликатесами посреди стола примерно так же, как на вид колючей проволоки вокруг ржаного поля.
И вновь мне подумалось: а может, Сид был прав? Может, я и в самом деле еще не созрел для Салливана. Сида мне очень здесь не хватало. Он не пришел — сказал, что ему нездоровится. Ну да. Я понял его в том смысле, что ему нужно опохмелиться.
Я попытался как-то унять свои нервы, попытался сосредоточиться на словах, которые сказал мне Сэмми, когда я впервые встретился с ним в Лас-Вегасе: что теперь я настоящая звезда. А звезды не нервничают. Я решил отхлебнуть чая. И почти все пролил на рубашку.
— Джеки?
Сзади меня оказался вдруг какой-то человек. Я и не слышал, как он подошел, даже краем глаза не заметил его. Просто сзади меня оказался какой-то человек, словно из-под земли вырос. У него было детское лицо. Хороший маникюр. Аккуратно постриженный. Весь такой аккуратненький. Вид у него был такой, словно он и через коровье пастбище запросто проскочил бы, даже не помяв одежды, и все так же сладко благоухал бы. А еще он улыбался. У него на лице была истертая широкая ухмылка, нацепленная неизвестно зачем, — разве только если ему за эту улыбку платили. Он показался мне одним из тех парней, с которыми пару минут назад разговаривала Фрэн.