Путь к Софии
Шрифт:
— Ошибаетесь, сэр!
— Что еще ты имеешь в виду?
— «Интеллидженс сервис!»... Скажу тебе прямо: их вмешательство — вот причина войны.
— Ты уверен?
— Еще бы!
— Я просто поражен, Витторио! Откуда такие подробности?
— Из надежного источника, мой милый! Между прочим, ведь и у нас такая должность, — засмеялся он.
— Наш долг, следовало тебе сказать, а не наша должность!.. Но и чем дело? Что-то случилось?
— Разве непременно нужно, чтобы что-то случилось? Разве то, что есть он, что есть они — их невозмутимость,
— По-моему, ты преувеличиваешь, — сказал Леге, протягивая ему папиросы. — У восточного вопроса есть своя история. И потом, ты забываешь про болгар! В конце концов, существуют общественное развитие, неизменные законы логики...
— Какая там тебе логика! — воскликнул Позитано. — Ты не видишь, что это они, они подстрекают турецкое правительство! Почему турки решились на такое безумие и, не посчитавшись с недвусмысленными советами наших послов султану, отказались сделать необходимые уступки?
— Да, пожалуй, ты прав. Если бы тогда были сделаны разумные уступки...
— Гуманные уступки, мой друг!
Позитано закурил, откинулся на спинку сиденья и сказал:
— Ты замечаешь, как они распоряжаются в Турции? Генералы, адмиралы, советники, целые штабы... оружие... дипломатический нажим!.. А если бы ты сегодня вечером послушал Сен-Клера, ты бы понял, что они создают даже свою теорию на сей счет.
— До сих пор я думал, что теоретизирование — специальность французов, — засмеялся Леге. — Вернее, ты часто приписывал эту склонность мне!
Леге не был настроен вести разговор о политике. Он был полон пережитым в этот день и тревогой за Неду, но его друг явно хотел выговориться, и он не мог не отвечать ему с любезной улыбкой.
— Ты прав, — сказал Позитано. — Да, да, тысячу раз прав. Дело не в теории, беру свои слова обратно. Напротив! Они настолько в себе уверены, что действуют совершенно открыто.
— Тише! — сказал предостерегающе Леге. — Слышишь, собаки лают?
— Ищейки, наверное!..
Едва они успели произнести последние слова, как из непроглядного мрака ближней улочки прямо на них выскочили собаки и люди.
— Стой! Стой!.. Кто такие? Ваши документы! — кричали наперебой несколько голосов по-турецки под надсадный собачий лай.
— Иностранцы! — сказал кто-то из темноты. — Пошли назад.
В неверном свете бокового фонаря мелькнула ухмыляющаяся физиономия.
— Прощения просим, господа. Мы не знали, что вы за люди!..
— В другой раз лучше смотрите, — сухо сказал Леге. А когда фаэтон отъехал, продолжал: — Интересно, почему в последнее время так усилили стражу?
— Спроси у Джани-бея, — сказал Позитано. — А можешь и у Сен-Клера. В сущности, он стоит за его спиной... Но я упустил из виду, что ты не слышал, как он высказывался сегодня... Да и своего будущего родственника тоже не слышал, — добавил он насмешливо.
— Филипп? Что, опять?
— Ты извини, если я тебя задел, мой друг!
— Помилуй... Раз это правда...
— Ты
— Благодарю, Витторио! А за то, что сказал мне это нынешним вечером, благодарю вдвойне.
— И вообще я хочу пожелать тебе счастья, дорогой. Такая девушка — редкость.
— Я рад это слышать именно от тебя!
И для Леге разговор сразу стал интересным, важным. Он оживился, повернулся к маленькому маркизу и даже бросил свою папиросу.
— Она действительно необыкновенный человек, Витторио. Должен тебе признаться, я никогда не думал, что именно здесь встречу такую девушку! Бежать из Парижа с единственным желанием — выкинуть все из головы, забыть, скрыться, — и именно тогда!..
— Ее уже полюбили все. Даже леди Эмили, такая щепетильная.
— В самом деле? Леди Эмили?
— Да, мне говорила Джузеппина...
— Благодарю! Благодарю тебя! Но, чтобы понять Неду, нужно ее узнать так, как знаю ее я... Если бы ты только мог представить, чем она уже для меня стала!..
— Представляю, — засмеялся маркиз. — Представляю, чем может быть прелестная двадцатилетняя девушка для мужчины моего возраста...
— Ты опять шутишь!
— Какие шутки! — воскликнул Позитано. — Разве подобными вещами шутят?.. Любовь, любовь! — Позитано нашел его руку и сочувственно пожал ее. — Ты спрашиваешь, понимаю ли я? Да, дорогой, понимаю, хотя и смотрю на это божественное чувство несколько иначе, больше по-земному, что ли... И черт меня подери, если я не прав! Музыка, поэзия, книги, бесконечные разговоры... О, мой милый, спустись за землю! А ты знаешь, почему она симпатична мне? Почему она мне нравится?
— Очень хотел бы услышать!— улыбнувшись, сказал Леге в предвкушении чего-то приятного.
— Как бы тебе объяснить после твоих заоблачных высот?.. Так вот. В ней что-то есть... жизнь, вот что! Это глубокая натура, верно. Но книги книгами и разные там мечтания тоже. А ты замечал, как она держит подбородок? Вот эдак, чуточку вздернув! Как заливается смехом?.. Думаешь, она не сознает, что молода и красива? И ей это не льстит? О, в этом нет ничего дурного. Сердечко у ней так и выстукивает: как я счастлива, как я счастлива, что все меня любят! Это не порок, дорогой друг. Это естественно. И потом, молодость! Ты не пойми меня ложно. Напротив, я нахожу ее серьезной, глубокой, умной... Но в ней есть еще и какой-то внутренний огонь. Нет, не в дурном смысле, но увидишь ее и...
Маленький маркиз с воодушевлением прищелкнул пальцами, но этот выразительный жест, вместо того чтобы обрадовать и рассмешить Леге, смутил его. Ему стало не по себе, показалось, что его друг пустился в слишком глубокие исследования, что он обнаруживает у Неды такие качества, каких он не хотел бы в ней видеть, они ему чужды, и он их боится.
— Ты что-то сказал о ее брате? — спросил он как бы невзначай.
Маркиз понял, что Леге хочет переменить тему разговора, и губы его растянулись в сочувственной улыбке.