Путь в Версаль (др. перевод)
Шрифт:
– А почему бы тебе не выйти замуж за аристократа? В поклонниках у тебя недостатка нет, и твоя красота и богатство наверняка привлекают мужчин. И ты обрела бы тогда новый титул…
Анжелика сразу подумала о Филиппе и покраснела при этой мысли. Маркиза дю Плесси-Бельер?.. Это было бы чудесно…
– Раймон, как же я раньше об этом не подумала?
– Ты еще не привыкла к мысли, что ты вдова и абсолютно свободна, – жестко отозвался он. – Теперь тебе доступны все средства честно добиться высокого ранга. В твоем положении есть много преимуществ, и я готов тебе всячески помогать.
– Спасибо, Раймон. Это было бы чудесно… – мечтательно
– Благодарю тебя за это «мы», – сказал Раймон, кротко улыбнувшись.
– О! Ведь стать иезуитом – тоже невелико везение. Помнишь, отец от этого был не в восторге. Он хотел бы видеть тебя хозяином богатого и солидного церковного прихода. Жослен сгинул где-то в Америке. У Дени, единственного в семье, кто стал военным, репутация сорвиголовы и заядлого игрока, что еще того хуже. Гонтран? О нем и говорить нечего. Он утратил связь с нашим кругом, поддавшись страсти малевать, как простой ремесленник. Альбер служит пажом у маршала де Рошана и состоит у него в любовниках, а может, иногда отдает дань и жирным прелестям маршальши. А Мари-Агнес…
Она замолчала, прислушалась к еле уловимому дыханию, доносившемуся из алькова, и продолжала тише:
– Надо сказать, она еще в детстве была очень возбудима и кувыркалась на соломе со всеми местными мальчишками. А теперь и при дворе, наверное, всех перепробовала. Как ты думаешь, чей это был ребенок?
– Думаю, она и сама не знает! – резко сказал иезуит. – Но должен тебя предупредить: еще неизвестно, что тут было – аборт или тайные роды. Я дрожу при мысли о том, что она оставила малыша в руках этой Катрин Монвуазен.
– Она что, ходила к Вуазенше?
– Полагаю, ходила. Она все время бормотала это имя.
– Да кто к ней сейчас не ходит! – заметила Анжелика, пожав плечами. – Недавно у нее, переодевшись савояром, был герцог Вандомский, чтобы получить в откровении сведения о сокровище, которое спрятал месье де Тюренн. А брат короля вызывал ее в Сен-Клу, чтобы она ему показала дьявола. Не знаю, получилось у нее или нет, но заплатил он, как если бы видел. У этой прорицательницы, аферистки и торговки ядами большой талант…
Раймон слушал ее без улыбки, потом закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Анжелика, сестренка, я в ужасе! – медленно проговорил он. – Наш век – свидетель таких ужасных нравов, таких жестоких преступлений, от которых содрогнутся грядущие времена. Только в этом году сотни женщин признавались у меня в исповедальне, что избавились от детей. И это еще только начало. Бытовое распутство влечет за собой падение нравов и адюльтеры. Около половины исповедующихся утверждают, что либо кого-то отравили, либо устранили тех, кто им мешал, с помощью демонических практик. Неужели мы все еще варвары? Неужели еретики, расшатывая барьеры веры, открыли нам нашу глубинную природу? Несоответствие между законами и манерами ужасает. И во всем этом хаосе Церковь должна найти дорогу…
Анжелика с удивлением слушала иезуита:
– Зачем ты все это мне рассказываешь, Раймон? Может, я из тех женщин, что…
Священник пристально на нее взглянул и покачал головой:
– Ты – как алмаз, камень благородный, твердый и неодолимый, простой и прозрачный. Я не знаю, сколько ошибок ты совершила за годы своего исчезновения,
Эти неожиданные слова вселили в сердце Анжелики бесхитростную благодать, они прозвучали для нее как зов милосердия, как прощение, пришедшее с небес.
Ночь была тиха. По келье плыл запах ладана, и тень от распятия, стоявшего между ними и постелью больной сестры, впервые за долгие годы показалась Анжелике нестрашной и вселяющей доверие.
Повинуясь внезапному порыву, она вдруг опустилась на колени на каменные плиты пола:
– Раймон, хочешь я тебе исповедуюсь?..
Глава XXXVII
Мари-Агнес довольно быстро выздоравливала в особняке Ботрейи, хотя вид у нее все еще был болезненный и невеселый. Когда-то ее звонкий смех околдовал королевский двор, а теперь она, казалось, совсем разучилась смеяться. Живость ее характера проявлялась только в одном – в требовательных капризах. Поначалу больная не выказывала никакой признательности или благодарности по отношению к сестре. Однако, как только она немного окрепла, Анжелика при первой же возможности отвесила ей солидную оплеуху. И с этого дня Мари-Агнес поняла, что сестра, пожалуй, единственная из женщин, кого она никогда не сможет ослушаться. Каким наслаждением было для нее зимними вечерами устроиться возле ног Анжелики у очага и засидеться допоздна, играя на мандолине или вышивая! Обе любили посплетничать об общих знакомых, а поскольку язычки у них были острые, а характер живой, то они, бывало, хохотали во все горло.
Окончательно выздоровев, Мари-Агнес не собиралась покидать «свою подругу мадам Моран». Никто не догадывался, что они сестры, и это их ужасно забавляло. Королева справлялась о здоровье своей фрейлины, и та просила передать ее величеству, что чувствует себя хорошо, но хочет уйти в монастырь. Эта причуда была серьезнее, чем казалось на первый взгляд. Мари-Агнес упорно отказывалась видеться с кем бы то ни было, не отрывалась от Посланий святого Павла и ходила с Анжеликой в церковь.
Анжелика была очень рада, что нашла в себе мужество исповедаться Раймону. Теперь она без ложного стыда могла появляться перед алтарем Господа и в полной мере исполнять роль знатной дамы из квартала Марэ. Ей нравились атмосфера долгих богослужений, запах ладана, страстный голос проповедника и звуки органа.
Теперь она уделяла время молитве и размышлениям о душе, и это успокаивало ее.
Слух об их обращении к вере привел к тому, что особняк Ботрейи атаковали протестующие молодые люди – воздыхатели Анжелики и бывшие любовники Мари-Агнес: «Что это нам рассказывают? Вы приняли покаяние? Собираетесь в монастырь?»
Мари-Агнес встречала все вопросы с презрительной маской сфинкса на лице. Но чаще всего она либо предпочитала вообще не показываться, либо демонстративно утыкалась в молитвенник. Что же до Анжелики, то она решительно отвергала все домыслы на свой счет. Сейчас было не до того. Да тут еще мадам Скаррон привела ее к своему духовнику, честнейшему аббату Годену! Когда тот заговорил о власянице, Анжелика заартачилась. Она как раз строила планы выйти замуж за Филиппа, и ей не хватало только испортить свою атласную кожу и привлекательные округлости тела власяницей и прочими атрибутами покаяния!