Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы

Гэблдон Диана

Голова Джейми лежала у меня на груди, и я ощущала ее приятную тяжесть. Джейми посапывал и молчал, но издал короткий звук, похожий на смех, оценив таким образом произнесенное мной.

– Ого, англичаночка, как загнула. – Ему хотелось спать, но он не оставил меня наедине с моими мыслями. – Сама придумала?

– Нет, не сама.

Я коснулась рукой его мокрой шевелюры, убирая волосы с его глаз. Джейми благодарно задышал мне в плечо.

Номера, держателем которых был Моубрей, явно были дополнительным способом его заработка, тогда как основное внимание уделялось

собственно трактиру. Здесь была всего одна кушетка, но в данной ситуации ее хватило с головой. Грех было требовать чего-то еще: спать на полу не пришлось – в моем возрасте это было бы не так легко, как раньше, – значит, этого было вполне достаточно.

– Наверное, эту фразу выдумал мудрый старец времен Рима. По крайней мере, я прочла ее в медицинском учебнике, а там не было указано авторство. Речь шла о воспроизведении рода человеческого с точки зрения анатомии и физиологии.

Джейми засмеялся.

– Выходит, училась ты хорошо.

Он провел рукой мне по бедру, запустил ее под мою ногу и сжал ладонь. Я радостно выдохнула.

– Знаешь, вначале нужно triste est, опечалиться как следует, а потом уж все остальное. Иначе тяжело, ни о чем не думается, – рассудил Джейми.

– И мне, – поддержала я, играя его волосами. – Потому и припомнила фразу. Честно говоря, не знаю, может, он и не был старцем, может, просто разочаровался в жизни, вот и сказал такое, а кто-то сохранил изречение.

– Скорее всего, те animalium, с которыми он водился, не подошли ему, не оценили его достоинств. Хотя как знать, может, он забавлялся не только с дочерями человеческими, если сделал такие категорические выводы.

Я смеялась, и голова Джейми качалась на моем теле, но моего бедра он не выпустил.

– Знаешь, англичаночка, когда собаки любят друг друга, они похожи на овец.

– Не знаю. А на кого похожи овцы?

– Овцы всегда похожи на самих себя. Но это касается только собственно овец.

– А что касается баранов?

– О, они пускаются во все тяжкие. Никого не стесняются: пускают слюну, подкатывают глаза и ужасно мекают. Зрелище не из приятных, короче говоря. Наверное, созерцать мужчин при такой оказии тоже неинтересно, м-м? Что скажешь, англичаночка?

Джейми ухмыльнулся – я ощутила движение его губ у себя на плече, а также ощутила движение его руки на своем бедре.

– Скажу, что каких-то ужасных звуков ты не издаешь, слюну не пускаешь и вообще держишься молодцом. – Я ущипнула его за ухо.

– Ну да, звуки получаются непроизвольно. Но, как ни стараюсь, не могу выдумать какого-нибудь устрашающего меканья или чего-нибудь такого. Но попытаюсь выдумать, – пообещал Джейми.

Отсмеявшись, мы умолкли, слушая тишину и наше дыхание, нарушавшее ее.

– Джейми… – я запустила пальцы ему в волосы, – мне так хорошо, как никогда не бывало.

Он приподнялся на мне, перекатываясь на бок, стараясь не причинить мне вреда.

– И мне… Моя англичаночка. – Он целовал мои губы долго-долго и очень ласково.

Потом он снова лег рядом.

– Это не только плотские утехи. Это что-то другое, большее, – решительно заявил Джейми.

Я посмотрела ему в глаза –

голубые и теплые, похожие на волны южных морей.

– Да. – Я погладила его щеку, соглашаясь. – Это большее.

– Ох, англичаночка, ты не представляешь, что это такое – каждое мгновение знать, что ты рядом, иметь возможность говорить с тобой, раскрывать самое сокровенное, не боясь, что это узнает кто-то третий! Я будто снова молод, снова влюблен, снова безумствую и не могу удержаться, чтобы не заключить тебя в объятия, чтобы не коснуться тебя… не только руками, – он хитро заулыбался, – но самое главное – то, что я могу снова делиться с тобой всем, и хлебом, и мыслями.

– Мне было так тяжело одной. Слишком одиноко. – Я вздохнула.

– Мне тоже. – Джейми потупил взгляд и сказал: – Но я должен признаться, что… что я не был аскетом. Временами я не находил себе места, было слишком тяжело терпеть и тогда…

Я резко закрыла ему рот рукой.

– А Фрэнк? Я…

Джейми не дал мне возразить, сомкнув мои губы. Какое-то время мы просто обменивались взглядами, но потом одновременно заулыбались.

Я отняла руку от его рта.

– Неважно. – Джейми последовал моему примеру. – Все, что было до этой нашей встречи, – неважно.

– Неважно… – Я не удержалась и провела пальцем по его губам. – Да, неважно. Сейчас ты можешь делиться со мной чем захочешь. Если ты хочешь.

Джейми выглянул в окно. В пять нужно быть в типографии – там будет ждать Эуон-старший, он расскажет, нашел ли своего мальца. Сообразив, который час, Джейми огорченно стал собираться.

– Время терпит, до встречи еще несколько часов. Я схожу за печеньем и вином, а ты одевайся потихоньку.

Я была благодарна ему за заботу: за эти несколько дней в Эдинбурге я съела совсем немного, а аппетит только увеличивался. Платье Дафны было с таким вырезом, что мне никак нельзя было обойтись без корсета; его-то я и стала искать в нашей с Джейми одежде, лежавшей в беспорядке на полу.

Джейми разбирался с шелковыми чулками и анализировал свои чувства.

– Мне кажется, что я веду себя неправильно, хоть и не могу иначе. Мне даже несколько совестно.

– Перед кем и за что?

– Перед старшим Эуоном. Он ищет сына и, наверное, обегал уже весь город, а я словно в райских кущах с тобой.

– Ты тоже переживаешь за младшего? – Я затягивала найденный корсет.

Лицо Джейми омрачила тень.

– Переживаю ли я… Если он не даст знать о себе до завтра, я буду переживать.

– Почему до завтра? – невинно поинтересовалась я, но быстро вспомнила разговор с Персивалем Тернером. – Да, завтра ты отправляешься на север!

Кивок головы дал понять, что я права.

– Мы встречаемся в бухте Муллин. Будет темно – луна убывает. Французы доставят люггер, в нем вино и батист.

– Сэр Персиваль не хочет, чтобы ты приезжал. Почему?

– Очевидно, не хочет. Почему – не знаю. Возможно, кто-то из высокопоставленных таможенников хочет нагрянуть с визитом, и это стало известно. Либо что-то происходит на побережье, такое, что может помешать нам и лучше поберечься. Всякое может быть.