ПВТ. Сиаль
Шрифт:
Ей надо было спешить. Ну, кто знал, что с ними увяжется длиннокосый, с яркими темными глазами?
Знала, что играла нечестно, настоящую силу можно было получить, лишь самостоятельно преодолевая препятствия, своей волей, без посторонней помощи. Но — постоянные изменения, ломающие тело, но — чужой, враждебный мир... Без этих двоих она бы не ушла дальше Самантовой рощи.
В Черном Городце удалось затеряться. В толпе людей, Домов, тахи и огня ее запах — запах мягкотелой нимфы — не разобрали бы хищники.
Серебрянка
Хуже всего было то, что она совершенно не представляла, как именно будет протекать взросление и безусловно болезненная трансформация. Индивидуальный онтогенез, проклятое наследие. Ее кидало из формы в форму, и каждый раз она надеялась, что это все, финал, и каждый раз понимала — нет, только этап.
Иногда ей странно мечталось навсегда остаться в форме человека — как эти, кто окружал ее, дружил с ней. И пусть Юга был проточным, порочным, с Лутовой темнотой, утопленной в глаза и волосы, пусть Выпь мог разговаривать с овдо, а с людьми — нет, но они были... Целыми. Истинными. Теми, кто есть. Не застывали в одном состоянии, менялись тоже, но их суть оставалась неизменной, и стержень этот был для нее объектом зависти.
У Серебрянки так не получилось бы.
Тревожило — на отчаянные, настойчивые сигналы не было ответа. Не слышали? Или их глушили? Или — нет, она вовсе не хотела об этом думать — надморье пусто, выскоблено и ей просто некуда возвращаться?
Сколько же она пролежала в земле, личинкой, а потом страшненькой куколкой.
И почему она не ощущала себе подобных?
Их же должно быть много, взрослых и юных, на случай, если не все выживут и доберутся. Почему молчит, как убитый, сам Лут?
Еще одно ее беспокоило, и не меньше, чем отсутствие обратного сигнала.
Выпь и Юга совершенно точно не были людьми.
В какой-то момент ей казалось, что она знает их породу, цеплялась за смутную, не оформившуюся догадку-воспоминание, а в следующий миг вспышка узнавания гасла. Как будто не было.
Серебрянке предстояло дорасти, дожить до полного этого знания, доступа к общей памяти ей подобных.
Единственное, что знала твердо: ей они вреда не причинят.
А вот друг другу — запросто.
***
— Для чего это? — не вытерпел пастух.
Со службы он отпросился пораньше, чтобы успеть осмотреться и переговорить с нанимателем. Точнее — нанимательницей, тиа Плюм-Бум, прихода которой и ожидал в общей зале.
В око, плавно переходящее в первую темноту, Дом стоял тихий и прохладный. Вопреки ожиданиям Выпь, увеселительное заведение производило вполне приятное впечатление.
«Гнездо разврата» — так отзывались о нем
На второе жилье вели две широкие лестницы.
Выпь привлекли странные, тускло блестящие пруты толщиной в запястье, закрепленные между потолком и помостом.
— Сам как думаешь? — усмехнулся в ответ Юга.
Волновался он не меньше пастуха, но виду не подавал. Благо ему, в отличие от спутника, было чем заняться — на вечер планировался целый каскад выступлений.
И если в гордом одиночестве равных ему не было, то совместная работа сбоила. Тиа Плюм-Бум это злило, и Юга старался исправить положение, но быть менее заметным и привлекать меньше внимания противоречило самой его сути.
— Или держаться за них, — вслух размышлял Выпь, — или опора для Дома.
— Ха, нужны Дому костыли!
— Тогда для чего?
— Можно, можно я покажу? — не утерпела девушка с выбеленными волосами.
Юга знал ее как Мэль. Высокая и сухая, с плоским задом, но на лицо милая и ноги красивые. Она с друзьями уже обсудила нового охранника, и теперь желала покрасоваться. Похоже, Выпь ей припал. Юга постарался глянуть на спутника, как в первый раз. Рослый, поджарый, руки крепкие, плечи сильные, голос глубокий... Ничего особенного, еще и рот как у лягухи.
— Валяй, иначе он будет думать об этом и сломает себе голову. А совсем безголовых в охрану не берут.
Мэль радостно подхватилась, как-то очень ловко и быстро уцепилась руками за прут, и...
Выпь, обомлев, смотрел, как легко и красиво кружится вокруг прутка девушка, как блестит ее светлая кожа, изгибается-выгибается длинное тело. Она порхала, словно тварь Провала — легкая, светящаяся, сама по себе. Казалось, не прикладывая к этому ни малейшего усилия.
Юга лишь хмыкнул, наблюдая немое восхищение друга.
— А ты... Ты тоже так можешь?
— Обижаешь, пастух! Я могу намного, намного лучше!
— Вот хвастун, — возмутилась Мэль, легко соскальзывая на пол, — не слушай его, Выпь!
— Скажешь, я вру, сучечка?
— Положим, не врешь, но это все равно нечестно.
Юга щелкнул языком.
— Кому до честности есть дело, все смотрят только на тело...
— Девочки, не надо ссориться, — весело пробасил усатый мужик, до поры мирно трапезничающий за столом в углу, — а ты, парень высоконький, поди сюда, поди. Побеседуем.