ПВТ. Тамам Шуд
Шрифт:
Так и вышло, что вместе остались. И впрямь, думал Волоха. Кому, как не Еремии при нем быть. До самого конца. Дятла… Диму с собой тащить не захотел.
Предал горан.
Выдохнул прерывисто, встряхнулся, чувствуя, как дыбом встает шерсть на загривке, плотнее прижимаются уши к черепу.
Еремия поднялась достаточно, вывела их с существом на одну дуэльную линию.
Оное плотно сидело под Хомом. Великое, иноходное, тянуло силу из Хома. Не отпускало его щупальца, держало крепко, точно поводья. Закрепилось, прижавшись брюхом
Против него Волоха был как кошка супротив медведя. Потому и не напало еще: смотрело, удивлялось.
Что ты мне, пророкотало глухо, из глубины.
Волоха не мог рассмотреть устройство Иноходи; под кожей студенисто, студёнисто переливалось, мерцало воспринимаемое содержимое Хома. Оно действовало, как хищное насекомое, растворяя нутро жертвы и выпивая его.
Вот почуяло их, вот потянулось, захватывая корабеллу, повлекло к себе плавно, вбирая точно амеба — пищу. Еремия, слушая капитана, не противилась поглощению, смирно висела.
Волоха вздохнул, выдохнул, ласково погладил арфу.
Давай, детка. Держи меня.
Шагнул от арфы и раскинул руки, раскрылся, освобождая Лес.
Лес хлынул на палубу, плеснул в борта, взвился, обнимая флаг, стремительно перекинулся на тело существа, заполняя его, раздирая корнями сосен, травой, камнями и муравьями, песком и глиной… Существо задергалось, пытаясь вытолкнуть из себя корабеллу, но тут Хом, словно очнувшись, судорожным усилием сжал щупальца — и не пустил.
Волоха открыл глаза.
Улыбнулся.
Корабелла стояла в сердце летнего, закатного, шумно, влажно дышащего леса. Пахло разогретой смолой и сырыми грибами, перекрикивались птицы, взлетела на сосну белка, надоедно жужжало комарье… Где-то прошел крупный зверь, едва слышно качнув ветви. Под ногами сплетались корни, усыпанные опадом и сухими иглами, прелью и мхом.
Дом свой, оказывается, в себе носил — а как истосковался. Как долго искал. А Лут знал, знал всегда…
— Давай! — крикнул Волоха, и голос его подхватило лесное, прозрачное, долгоногое эхо. — Медяна!
Сначала не было ничего, и у русого на миг смешалось, помутилось в голове — будто не было ничего, будто очнулся он в лесу, и все ему привиделось… Так явно представилось, что сжалось сердце. Бросил взгляд на руки, на кольца Лафона, сидящие на пальцах, как самоцветные жуки.
Загорелись те кольца, отрезвляя глаза и разум.
А потом будто малая искра алмазом царапнула закатное небо, пала в лесные недра и от искры той взмыли янтарные волны.
Вспыхнуло.
Волоха вжался в ствол сосны, чувствуя, как дрожит земля, стелет гривой янтарное пламя, и они с Лесом, с Еремией, с существом — падают, падают, падают, валятся, сцепленные крепче муравьиных челюстей… Ударило
Нырнул — из тьмы во тьму. Словно ушел под воду раскаленным затменным полднем.
***
Тамам Шуд — вот — встал, расправил руки. Торжествуя, празднуя победу. И Манучер отразил его, тем же жестом — а Лина будто в живот ударило, аж дыхание пресеклось. Точно такое он видел на фреске, которую в разрушенном храме Лута показывал ему Нил. Точно такое же.
И не он один смотрел на Манучера. Юга застыл подле. Он не был похож на самого себя; черты его лица выражали крайнюю степень отчаяния. И решимости.
Взглянули друг на друга.
Третий взял его за руку, притянул к себе.
— Ступай, береги людей, не давай им смотреть, — проговорил быстро, будто зная, как Лину нужно, чтобы кто-то подсказал, показал, направил. — Все будет хорошо, Лин.
— Постой! А ты?! Что ты?!
— А я буду танцевать, — усмехнулся Юга, погладил по щеке.
Подмигнул и отпустил.
Знал, как поступить.
Скорее, он бы вонзил синюю стрелу себе в глаз, чем воткнул в горло Второго — беззащитно открытое ночью. Пустое, пустое.
Смотрел — видел только один исход. Только один способ заставить Выпь содрать с лица, с живого мяса паразита, приросшую личину Манучера. Заставить его быть собой — снова.
Вернуть домой.
Не был уверен, что гривни его признают; все же, один явился, без их настоящего хозяина. Да и травы той мало стало: повытоптали, поели. У реки вот осталась нетронутая гряда. Третий разглядел пышные, белые соцветия, улыбнулся невольно: Таволга бы его затею не одобрил, но и не бросил одного. Юга воззвал, протянул руку и выдохнул, когда в ладонь ткнулся мягкий храп…
— Спасибо, — молвил тихо, прыжком оказался на спине.
Гривень качнулся, принимая седока. Легко, быстро побежал-покатился тягучей изумрудной волной — своей особой тропой, к лагерю Хангар.
Ангоб Юга не вздевал. Ни к чему теперь.
Гривень внес его в самый Нум, в сердце его становья, и там Юга его отпустил.
Сердце билось мерно, холодно.
Впервые за много дней он был спокоен.
Шел — перед ним расступались. Погружался во взгляды. По щиколотку, по колено… Хангары окружили чужака плотным, движущимся, змеиным кольцом, и Юга стал — оком бури.
— Ты! Кто таков?! Что здесь?!…
Человек из Нума пробился к нему и застыл, так же зачарованный.
— Я принес вам дар, — медленно проговорил Юга.
И вскинул руки, обрушивая на себя, на Нум опрокидывая — танец.
***
Гаер, перегнувшись через борт Соль, до белых костяшек в него вцепившись, видел, как растет, ширится, раскручивается посередь войска противника водоворот. Локуста бешено мчались по кругу, будто в проклятом хороводе, и, достигнув сердца его, срывались… В распахнутое, как по жаре, окно черной пустоты.