ПВТ. Тамам Шуд
Шрифт:
Зеленый, как глаза у паренька, что на кочке стоял. Откуда взялся, Дятел не разглядел. Молчал сначала, смотрел только.
— Жить хочешь? — спросил хрипло, дернув горлом.
Дятел рванулся, моргая опухшими, искусанными веками.
— Да! — откликнулся страстно. — Да! Да!
Никогда прежде так не хотел жить, как в болоте на издохе.
Зеленоглазый огляделся. Легко
Парень же вернулся с хорошей веревкой. Бросил. Дятел не сразу сумел поймать, натянул на себя. Пропустил подмышками. Руки дрожали, как у пропойцы.
— Не вытянешь же, — сказал.
Зеленоглазый хмыкнул.
— Там поглядим.
И — вытянул.
…жил паренек в землянке. Справной такой, зиму зимовать можно. На склоне была устроена, дерном покрыта, по бокам окошки, пузырями затянутые. Труба даже торчала. Недалеко бежала речка, там Дятел и отмывался от грязи, от вони болотной, зубами клацая. Пока плескался, сморкался да порты полоскал, пацан в норе своей возился.
Цыган вылез обсушиваться на солнце, отряхнулся, выжал одежды, уставился на лесовика.
Тот стоял у своей землянки. Спокойный, что пень. Глаза его, Дятлу показались, посверкивали, как у лесного кота. Собой видный — жилистый, стройный, лицо чистое, волосы русые с серебром.
Дятел трусом не был. Ну, правда, кто еще в лесу жить станет, от прочих людей на отшиб? Как подумал, так сразу и спросил.
— Ты ведьмак? Или лешачок, а?
— Может, и лешачок, — ответил русый.
Прищурился.
— Ну? Под кустом спать будешь? Или рыбу на муди приваживаешь?
В землянке оказалось тесновато, но ладно устроено. Очаг в полу грел, дым через трубу вытягивало. Котелок на треноге пыхтел. Спальное место у стены. Сам пол травой сухой застелен.
Хозяин присел на корты у очага, пошуровал деревянной ложкой. Стряхнул пену. Вытянув губы, подул, снял пробу. У Дятла громко забурчало в животе. Пожрать он всегда любил.
Пацан зыркнул на него из-под светлых, добела выгоревших бровей.
— Ты кто вообще будешь? — спросил парень.
— Дятел.
— Это я сразу понял.
Вздохнул.
Обтер ложку полой рубашки, протянул Дятлу. Давай, мол. Наворачивай. Так и ели, по очереди черпая из котелка, пока ложка по дну не заскребла. Все пригарочки собрали. Волоха оттащил котелок в сторонку. Потер глаза.
—
Дятла после беготни да еды морило нещадно, но отпираться не стал. Харчи хозяйские отработать следовало. Чего уж там.
Поднялся, зацепил котелок за дужку.
— Чего хрипишь-то? Или застыл?
— С отвычки. Давно с людьми не говорил.
И отвернулся.
Дятел потащился к речке. Потом, как закончил, нашел колун, дров наколол хозяину. После русый вручил ему лопату, велел земляных колобков накопать. Водились такие, на лесной поляне. Так до темна и провозились.
— Меня Волохой звать, — сказал русый уже под ночь, когда спать укладывались.
Дятел приподнялся на локте, ответил долгим взглядом.
И остался.
По эту пору виделась Дятлу в кошмарах та трясина. Медленное погружение, вонь болотная, беспомощность стылая. Не доела старуха-трясина, не добрала своего… Из самых челюстей вырвал русый, с клыков снял. Нет, думал цыган, просыпаясь. Что угодно, Лут — только не такая смерть.
***
В каюте пахло чащобой. Мускусом, подснятым дерном, хвойной горечью, грибами, цветами какими-то дурманными, воском да прелью. Нанюхался всего этого цыган в свою пору с лихвой, спасибо.
По лесу он не тосковал нисколечко.
Совсем темно не было, спасала лампа под стеклянным колпаком. Дятел провел рукой по стене. Мох, пара глубоких царапин — будто зверь драл. Развернулся резко, лицом к лицу встречаясь с капитаном.
Мигом подобрался.
Волоха в таком состоянии мог и прыгнуть, и зубами порвать.
— Ну? — спросил Дятел нарочито грубо. — Долго еще собираешься сопли на хуй мотать?
Волоха качнул головой, отошел к столу. Тяжело оперся.
Дятел, бесшумно ступая, приблизился со спины.
Был русый без мехового своего жилета, босой, в рубахе навыпуск. Лохматый, небритый. Чисто Леший. Права девка-Медяна, если кто его таким увидит — хана Еремии. Налетят, сожрут.
Когда болит, знал цыган, мир сокращается до точки боли. И в шорах этих ни хрена не разглядишь. Хорошо парням вроде Лина. Первый, осознавая боль, мог ее отсечь да отбросить. А если внутри режет-колет? Не выблевать, не вырезать.
Они с русым давно гораном были, значит, и боль его Дятел как свою принимал.
— Я виноват в ее смерти, — выговорил Волоха.
Как из горла кость вынул.
— Да. Ты виноват.
Волоха вздрогнул, словно под плетью. Но лучше Дятел его выстегает, чем русый себя до ручки доведет. А это он мог. К остальным Волоха был строг, но себе спуску вообще не давал.
Продолжал.
— Ты же знал, что Лут своим добром не делится. У капитана корабеллы сердце в цвет ее арфы. Ни семьи. Ни любимой. А ты поперек попер. Думал, такой особенный? Что раз Лут тебя любит, то и это спустит? А вот выкуси.