Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна

Лиманов Юрий Леонидович

Значит, старуха осмелилась и выбралась через окно. Не нужно быть провидцем, чтобы предположить, что на какое-то время именно она будет героиней сплетен и пересудов при всех европейских дворах. А он, соответственно, станет отрицательным героем всяческих историй. Тем более что за последнее время от него убежали две женщины — воспоминание о часах, проведенных в одиночестве на Гревской площади в ожидании казни портрета мадемуазель де Фаржи, до сих пор сидели в его душе отравленной занозой!

В дверь постучали.

— Да! — громко сказал он, не поворачивая головы.

Вошел секретарь-монах и доложил:

— К вам брат Бартоломео, ваше высокопреосвященство. Утверждает, что у него

очень важное сообщение.

— Пусть войдет, — сказал кардинал, и на лице его, обычно бесстрастном, промелькнула заинтересованность: что могло произойти такого в доме прекрасной испанки, что брат Бартоломео решил прибежать во дворец?

Вошел монах-доминиканец.

“Тень, а не человек”, — сказал в свое время граф де Рошфор, представляя его кардиналу.

Помимо прочих достоинств, у этой тени было еще одно, в данном случае решающее: он в совершенстве знал испанский язык, а также португальский и итальянский. Впрочем, подумал кардинал, глядя на плоскую фигуру доминиканца, при чем здесь итальянский?

— Говорите, брат Бартоломео.

— Я позволю себе начать издалека, ваше высокопреосвященство. Это не займет много времени. Зато в дальнейшем вам многое будет понятно, и не возникнет вопросов, насколько точно я излагаю разговоры обитателей особняка Люин, — монах выжидательно умолк.

Кардинал милостиво кивнул ему.

— Как вашему высокопреосвященству известно, я оказываю пастырскую помощь французским слугам особняка Люиня, арендованного герцогом ди Лима. Блуждая в подвалах дома, я обнаружил, что туда выходят странные сооружения, нечто вроде колодцев. Истопник рассказал мне, что по проекту архитектора-итальянца, строившего особняк, эти колодцы ведут в колосники каминов. По ним зола просыпается прямо в подвал, откуда истопник ее и выгребает. Благодаря такому устройству нет необходимости чистить камины и выгребать золу в жилых комнатах особняка, зола не летит и не …

— Я понял, не продолжайте, — перебил монах кардинал и с сожалением посмотрел на свой камин, лишенный такого простого и остроумного приспособления. Как ни старались монахи— служители, следы золы всегда оставались после чистки камина.

— У колодцев есть заслонки. Как-то, приоткрыв одну из них, я услышал голоса. Говорили в библиотеке, там болтали герцогиня и мадемуазель де Отфор. Я стал регулярно спускаться в подвал и слушать.

— Разумно, — одобрил кардинал, а сам подумал, что, пожалуй, даже хорошо, что здесь нет такого устройства для удаления золы.

— Сегодня герцогиня разговаривала со своим духовников, иезуитом братом Игнацио, — и монах с большой точностью пересказал кардиналу беседу иезуита и герцогини.

Ришелье молчал, обдумывая новость.

— Получается, что герцогиня приехала к нам с целью соблазнить короля и тем самым отвлечь его от мысли начать войну против Испании?

— Так следует из их разговора, ваше высокопреосвященство.

— И если сопоставить некоторые фразы, можно предположить, что и письмо, возвращенное герцогине лейтенантом д'Артаньяном, содержало доклад о том, как далеко продвинулось ее намерение соблазнить короля?

Брат Бартоломео этого не предполагал, больше того, он об этом даже не подумал, хотя именно он сообщил кардиналу о возвращении письма.

— Да, ваше высокопреосвященство, — сказал он, ни минуты не сомневаясь, так как считал, что может смело подтвердить догадку умного и проницательного кардинала.

— Что ж, одной тайной меньше. Это хорошо, — позволил себе пошутить Ришелье. Актуальность утраченного письма и все, связанное с ним, осталось в прошлом, но все ж приятно, что разгадка, наконец, пришла, и что его предположения оказались правильными. — Теперь вернемся к допросу,

учиненному иезуитом герцогине. Насколько я тебя понял, брат Бартоломео, иезуит уверен, что роман с красавцем-мушкетером отвлекает герцогиню от порученного ей кардиналом Оливаресом дела?

— Да, ваше высокопреосвященство, — поклонился монах, вновь полностью полагаясь на догадку великого человека.

— Если я правильно тебя понял, роман с ним, как явствует из допроса, учиненного герцогине иезуитом, отвлекает ее от совращения нашего короля, — опять улыбнулся Ришелье.

Вся ситуация с письмом и соблазнением Людовика казалась ему сомнительной, вернее, несерьезной, недостойной столь мудрого политика, каким он считал своего коллегу, кардинала и первого министра Испании Оливареса. Ибо, во-первых, Оливарес не мог не знать, что именно сейчас Франция еще не готова к войне: огромные средства вкладывались правительством Ришелье в строительство флота, который мог бы в будущем отрезать Испанию от Вест-Индских колоний, питающих могущество этой державы. Хотя появился червячок сомнения: может быть, ошибается именно он, Ришелье, а Оливарес, как опытный шахматист, делает тонкий ход, призванный в зародыше разрушить задуманную в тиши Пале-Кардиналь комбинацию? Но даже если так, если он недооценивает своего испанского коллегу, все равно остается необъяснимым сам по себе путь, которым тот решил идти, — роман с женщиной. Какие соображения позволили испанскому кардиналу надеяться, что именно черноокая герцогиня сломает неприязнь короля Людовика к женщинам? Возможно, у него были здесь, в Лувре, верные люди, осведомленные лучше, чем сам Ришелье? А может быть, давнее, безнадежное чувство к королеве туманит взгляд Ришелье, мешает ему разглядеть истинное положение вещей? И испанский кардинал, поступая в точном соответствии с одним из основных правил ордена иезуитов: “ищите женщину, которая могла бы привести вас к достижению желаемого”, поступает более примитивно, зато более действенно? Следовало бы проанализировать, почему и он, и его испанский коллега одновременно пришли к выводу, что необходимо оттянуть прямое столкновение двух государств на поле боя, продолжая незримую войну в тиши кабинетов. Первое, что напрашивается — обе державы не готовы к войне. Но это слишком очевидно. Может быть, хитроумный Оливарес уже тогда задумал освобождение королевы-матери, как сигнал к объединению всех противников Ришелье, а приезд красавицы-герцогини только отвлекающий ход? Нет, это слишком тонко и сложно…

Он задумчиво поглядел на застывшего перед ним монаха, перебирающего четки.

Брат Бартоломео понял его взгляд по-своему и торопливо заговорил:

— Виноват, выше высокопреосвященство, я, к глубочайшему моему сожалению, не разобрал имени мушкетера. Вроде, французское, но звучит, скорее, как греческое. Впрочем, испанцы могли исказить его так на свой манер… кажется, похоже на Армас…

— Арамис! — воскликнул кардинал и неожиданно почувствовал что-то вроде охотничьего азарта и одновременно легкий укол беспокойства в сердце. — Ну-ка, повтори, что герцогиня сказала о нем?

— Что он умен, ваше высокопреосвященство, что он…

— Нет, нет, — нетерпеливо перебил монаха кардинал, повысив голос, — ты говорил о какой-то услуге! — и кардинал впился взглядом в лицо монаха. – Постарайся вспомнить дословно!

Ришелье от возбуждения вскочил с кресла, стремительно подошел к монаху и навис над ним. Его красная кардинальская ряса в багровых отсветах пламени камина показалась брату Бартоломео на мгновение кровавой тряпкой, он от испуга никак не мог уразуметь, что именно требуется вспомнить. Губы его затряслись, пальцы, нервно перебирающие четки, вдруг сбились с ритма, и он что-то зашептал.