Пять ликов богини
Шрифт:
Я и сам из Златограда. Мой дом — там. Но зачем мама пыталась убить меня?
«Прости. Так нужно. Я люблю тебя».
Она вышла из Златограда, родила ребёнка от Армена Рамаяна и вернулась обратно — почему? Попытка избежать генетического вырождения избранных? Хорошая версия, годится. Нужно потом ещё раз посмотреть список миллионников и сопоставить количество мужчин и женщин.
Но мамино покушение никак не укладывается в голове. Она пыталась заставить меня ненавидеть её? Возможно.
Раз я ребёнок из Златограда, то, вероятно, Нане послали вслед за мной для слежки.
Ныне я вспоминаю некоторые подробности, например, что Нане никогда с нами не ела, объясняя это страхом перед отцом. Он же никогда не посещал её комнату, но теперь понятно почему — думал, что там никто не живёт.
За размышлениями приходит покой. Я всё ещё помню о своей цели, помню, кто я есть, помню, за чем иду. Картина в моей голове вновь обрела стройность и чёткость, пусть в этом пазле пока и не хватает пары деталей. Однако, итог уже смутно мерцает неподалёку.
— Всё-таки ты просто жалкое ничтожество, — говорю я отцу спустя полминуты молчания уже уверенным ровным голосом. — Твои понятия о мужественности архаичны и попросту глупы. Признай, ты просто отыгрывался на ребёнке — на том, кто априори слабее тебя — за свои собственные комплексы. Ты столь не уверен в себе, что это вызывает злобу. Видя тех, кого ты называешь хлюпиками и слабаками, ты вспоминаешь о собственном несовершенстве. Всё, чего ты хочешь — самоутверждение за чужой счёт. Посмотри на себя — ты обрюзглый толстяк. Я уложил тебя девять лет назад, а сейчас справился бы и подавно. Ты смеёшься надо мной, потому что это единственный твой способ почувствовать превосходство. Мне жаль тебя. Ты прожил бесцельную бездарную жизнь, даже не сумев стать выдающимся бойцом. Да, в молодости ты давал жару. Но до Алана Гаджиева тебе далеко. Он действительно воспитывал силу. Он учил. А ты… ты просто полный гнева маленький ребёнок, не умеющий контролировать ни свои эмоции, ни даже свои чресла.
— Ах ты, недомерок! — вскрикивает отец и вскакивает с кресла, опрокидывая тарелку с чипсами на пол.
Я тоже быстро встаю. Он бросается на меня, замахиваясь кулаком, но я просто отхожу чуть в сторону и ставлю подножку. Он теряет равновесие и улетает вперёд, врезается носом в кресло, на котором я только что сидел, и своим грузным телом толкает его вперёд.
— Всего хорошего, — говорю я и одёргиваю пиджак. — Я ухожу. Боле ты меня никогда не увидишь.
Я спешно покидаю квартиру. На выходе стоит робот-служанка и кланяется мне.
— До свидания, всего доброго, — говорит она.
— Помогите, пожалуйста, отцу. Кажется, он ушибся. До свидания-с.
Я выхожу из квартиры, ощущая непривычную душевную лёгкость. Словно победа над монстром, пугавшим тебя всё детство, эта короткая перепалка с отцом воодушевила и взбодрила меня, несмотря на обрушившиеся шокирующие новости, которые до сих пор гудели в голове горным эхом.
Смотрю на часы — одиннадцать сорок вечера. Интересно, спит ли уже Зевана? Вряд ли, насколько помню, она сова. Памятуя прошлый нежданный
Ответ приходит спустя минуту: «Да, дома. Приезжай».
Выхожу на улицу, где меня с головой накрывает привычный городской шум. Удивительно, что с заходом солнца жизнь не заканчивается, а лишь меняет обличие. Естественный свет замещается искусственным, и город заливают разноцветные огни вывесок, фонарей, подсветок и голоэкранов. Мимо проносятся таксетки и фургонетки, проезжают и проходят роботы, гуляют люди, а с крыш некоторых блоков доносится шум вечерних гулянок с акустической гитарой. Кто я в этом потоке? Останется ли после меня хоть какой-то след, или он сотрётся, как и у всех прочих?
Я вызываю таксетку, называю адрес Зеваны, и пока еду, раздумываю о бессмысленности человеческого существования. Мы рождаемся и умираем, рождаемся и умираем, и так до бесконечности, и хорошо, если успеваем положить хоть один кирпичик в великое здание истории ради будущих поколений. Златоград же стирает достижения тех, кто добрался до самых крутых высот, но почему? И при этом забирает их себе, даруя бессмертие.
Таксетка останавливается прежде, чем я успеваю как следует всё обдумать. В этот раз я захожу внутрь блока и дохожу до квартиры Зеваны гордо и уверенно, как победитель; со щитом, а не на щите. Жму на кнопку звонка, и дверь открывается уже спустя несколько секунд. Зевана в той же вчерашней домашней одежде, милая и уютная, обнимает меня.
Я захожу в квартиру, и носа касаются слабые мандариновые нотки. Очень знакомый аромат, но принадлежит он вовсе не Зеване.
В картину добавляется ещё одна деталь. И она меняется, становится полнее, чётче. Теперь мне всё ясно.
Стараясь взять под уздцы жаждущее разогнаться сердце, я улыбаюсь и смотрю на Зевану.
— Я распутал дело, — сообщаю я ей.
— Правда? — она пытается сохранять безразличное спокойствие, но я слышу плохо скрываемое напряжение в голосе. — Ты знаешь, кто убил Гарика?
— Да, знаю. Пройдём на кухню. Я всё расскажу.
Зевана идёт по коридору, а я следую за ней угрожающей тенью. В этом коротком, но значимом пути, я пытаюсь смириться с тем, что мне предстоит совершить. Боль раскалённой иглой пронзает каждую клеточку моей души, и только воля не даёт ей взять надо мной контроль, затуманить рассудок. Изначально я приехал сюда успокоиться, рассказать о происходящем, но теперь, когда я почувствовал этот до боли знакомый мандариновый запах, всё закончится иначе.
К мигу, когда моя нога переступает порог кухни, я окончательно решаюсь и тем обретаю свободу воли. Я подхожу к столу и чуть отодвигаю стул.
— Присядь.
Зевана явно нервничает, я замечаю некоторую неуверенность её движений, но всё же она исполняет просьбу. Она боится, и это неудивительно. Ведь она уже догадалась, что я собираюсь ей сказать. Твёрдость в моём голосе прозвучала приговором.
— Так кто же убийца? — спрашивает она, продолжая играть непонимание.
— Сперва я расскажу тебе одну интересную историю.