Пять минут прощания (сборник)
Шрифт:
Когда она через неделю вернулась, он выскочил навстречу в джинсах и тонкой маечке, с разбегу обнял ее, стиснул, поцеловал в губы.
– Ты еще здесь? – отпрянула она.
– Наташа, Наташа, – он стонал, не разжимая объятий.
Она вырвалась, взяла из гардеробной сумку и молча пошла в его комнату. Распахнула шкаф.
Потом вышла с ним во двор. У задних ворот, под навесом, рядом с газонокосилкой и дровами для камина, стояла его старая «киа».
– Давай последний раз поцелуемся, – сказал Коленька.
Она махнула рукой – езжай, мол.
Чем ближе к городу, тем тошнее становилось.
Коленька остановился. Вытащил из
Написал на лобовом стекле номер ее телефона. Изнутри писал, то есть задом наперед. Восемь девятьсот шестнадцать… девятка неправильно получилась. Неважно. Разобьется стекло – значит, судьба такая, безвестно погибнуть. Уцелеет – тогда пускай она поплачет.
Какой-то джип с мигалкой выскочил на встречку.
Коленька не уступил ему дорогу.
Стекло уцелело.Он лежал в своей комнате. Нога была в гипсе.
– Ты хоть понимаешь, что ты дурак? – говорила Наталья Петровна.
– Наташа, – говорил он. – Нога срастется, ты меня шофером возьми. Или кем хочешь. А хочешь, пойду на юридический, ты же сама говорила!
– Помолчи, – она отошла к окну.
Окно было чуть не до полу. Она была в тонком халате. На просвет очень красивая. Если бы не сломанная нога, он бы прямо сейчас на нее накинулся.
– Я выхожу замуж за Геннадия Валерьевича, – сказала она. – Это мое решение. Про тебя скажу, что ты сын моей покойной подруги. Возможно, я тебя усыновлю. Будешь звать меня «мама Ната», – усмехнулась она.
– Наташа, – сказал Коленька. – Значит, мы с тобой… больше никогда?
– Забудь, – мрачно сказала Наталья Петровна.мелким почерком, без полей и пробелов ТАЙНЫЕ ЗАПИСКИ ЕЛЕНЫ М
Лена Маковская влюбилась в Сережу Кириллова в девятом классе. Он был новенький, а она сидела за партой одна. Учительница ему сказала: «Садись вот сюда». Сережа был высокий, аккуратно подстриженный. У Лены были зеленые глаза и рыжие прядки на висках. Она сказала ему на перемене: «Пойдем, я тебе покажу нашу школу». Они пошли по коридору. Навстречу шла физичка Клара Ивановна с лаборанткой Исаевой. Исаева несла связку проводов, Лена это на всю жизнь запомнила. Когда они поравнялись и разошлись, Клара сказала громким шепотом:
– Ох ты! Красивая парочка!
Лена обернулась.
Исаева тоже обернулась. Они обе – Клара и Исаева – засмеялись.
– А может, правда? – сказал Сережа и улыбнулся.
«Вот так!» – сказала себе Лена.
Лена говорила ему, и его родителям, и своим маме с папой, и подругам, и знакомым мужчинам тоже, коллегам и друзьям семьи – что он самый лучший, самый умный, самый добрый и красивый на свете. Она объясняла своей дочери, что любовь бывает одна на всю жизнь. Остальное – дрянь, разврат или лубофф, то есть еще хуже. Когда женщина просто дает направо и налево, про нее все ясно. А лубофф – это жалкий самообман. Та же дрянь, только с бантиком.
Однажды Лена (то есть уже Елена Михайловна) сказала Сереже (то есть Сергею Сергеевичу):
– Не зови к нам больше Матвеева. Он ухажерствует. Ручки целует. В прошлый раз произнес игривый тост.
Матвеев был старый институтский друг. Жалко таких терять. Но Елена Михайловна поставила вопрос ребром – буквально «или я, или он». Даже странно. Сергей Сергеевич подчинился: женщины иногда тоньше чувствуют, это правда.Почти каждый вечер Елена Михайловна доставала из комода толстую тетрадь, садилась в кресло к окну и что-то записывала. Минут десять на это уходило. Потом запирала тетрадь в комод. На все вопросы отвечала:
Елена Михайловна умерла внезапно: около полуночи вдруг проговорила, что голова кружится, и всё.
После скорой и милиции приехали забирать тело.
Из-под подушки что-то выпало. Это был ключ.
Елену Михайловну унесли в сизом пластиковом пакете.
Сергей Сергеевич вернулся в спальню и сел у окна.
Под утро встал и отпер комод. Там были старые общие тетради и новые ежедневники тоже.
Мелко, без полей и пробелов, без чисел, месяцев и лет, было написано: Люблю Сережу люблю Сережу люблю Сережу он лучше всех он лучше всех он лучше всех.
Менялся только почерк – от школьного, почти детского, до старческого.
– Зачем?! Зачем?! – сжал кулаки Сергей Сергеевич и заплакал первый раз в их совместной жизни.
Вернее, уже после ее окончания.эпистолярный жанр
МИША ПИШЕТ ЛЕШЕ, ЛЕША ПИШЕТ МИШЕ
Михаил Евгеньевич сел писать письмо Алексею Михайловичу. На прежнее письмо не было ответа третий день, и Михаил Евгеньевич набрался решимости поставить некоторые точки над «i».
Он собрался написать, что счастлив и горд, что его сын работает на такой прекрасной и престижной работе, да еще в Лондоне. Но неплохо бы отвечать на письма сразу: небось, на деловую почту реагирует мгновенно, а письмо от отца может висеть три дня. Тем более что именно родители обеспечили ему блестящее образование. Они, если честно, просто жизнь на это положили.
Собрался написать, что мама – вернее, не мама, а мачеха, которая Леше с полутора лет заменяла мать, потому что его настоящая мама погибла – что она с трудом приходит в себя после операции, а сын почему-то молчит. Нет, пока ничего не надо. Нет, он уверен, что сын поможет в случае чего, но хотелось бы, чтоб он это сам предложил, не дожидаясь просьб.
Еще хотелось написать о прискорбном равнодушии сына к высланной ему обновленной биографии Ельпидифора Макаровича Коровкина, их предка, вице-губернатора Закавказского края. Корни своего рода нельзя забывать ни при каких обстоятельствах, тем более живя за границей.
Вот так примерно.
Сложив в уме письмо, Михаил Евгеньевич включил компьютер.
В этот самый момент Алексей Михайлович тоже открыл почту.
Он хотел написать, что в суете и рутине хочется найти опору и комфорт в родной семье. И если на рабочее письмо надо отвечать в ту же секунду, то можно я отвечу на папино – послезавтра? Так мне приятнее, мягче!
Написать, что бесконечно благодарен за все, что для него сделано, но… но он, шестилетним ребенком будучи, вовсе не просил, чтоб его устроили в частную платную школу. И ни о чем дальнейшем не просил тоже.
Что его неприятно изумляет эта атмосфера намеков насчет маминой болезни. Да он последнюю рубашку снимет, в лепешку расшибется и хочет только самой малости: чтоб внятно сказали – что именно нужно. И еще. Его безумно утомили эти комплексы насчет мамы и мачехи. Он не виноват, что его настоящая мама попала под машину двадцать четыре года назад. У него мама только одна, вот эта, она его вырастила, он только ее любит, и для чего эта постоянная тяжелая шарманка, непонятно.
И еще. Он уважает хобби своего отца, эти раскопки интересных предков. Но он не понимает, какое отношение древний генерал Коровкин имеет к нему лично.
А у него лично две недели был тяжелейший грипп, чуть богу душу не отдал, и никому не жаловался.