Пять невест и одна демоница. Трилогия
Шрифт:
– Да, да! – Летиция хлопнула в ладоши. – И матушка еще возмущалась, говорила, что у нее совсем ни стыда, ни совести! Чтобы женщине и в мужское платье… но с другой стороны, наверное, удобно.
И поглядела на Яра.
Сестрица её тоже поглядела, этак, оценивающе.
– А помнишь, нам рассказывали про деяния этого… Тах… Тас… Великого?
– Тархиния Великого?
– Точно! Он еще балы устраивал, и мужчины переодевались в женщин…
– Какие утонченно извращенные увеселения, – почти восхитился
– Сами вы… – Яр обиделся. – Я просто сбежать хотел, вот и…
– Куда?
– От кого?
– Зачем?
Когда они говорили одновременно, у Мудрославы начинала болеть голова.
– Это мой брат, – сказала она, слегка поморщившись. – Он… государь Вироссы и прочее, прочее…
Молчали принцессы недолго.
– Не похож, – сказала Летиция Ладхемская. – Мне портрет показывали. Посол ваш. Он такой вот… кругломордый.
– На портрете, – зачем-то уточнила Ариция Ладхемская. – И глаза пучит.
– Ага.
– Это для солидности, – Яр вздохнул. – Государь должен солидно выглядеть, а не все это вот…
И коленку почесал.
Голую.
Все вежливо отвернулись, потому как одно дело, если коленки девица непонятная скребет, и другое – коль государь. Да еще всей Вироссы.
– Вы на свои тоже мало похожи. Особенно теперь.
– Это да… – Летиция коснулась лица. – Белила там остались.
– И румяна…
– Мушки.
– Краска для лица.
– Парики.
Яр закатил глаза.
– И все-таки, – подала голос Брунгильда. – Я не понимаю, зачем?! Ну, только если он не извращенец…
– Я не…
– Он просто влюбился, – перебила Летиция Ладхемская. – Как в романе… я читала один роман, и там прекрасный юный наследник влюбился в портрет неизвестной девы. А его хотели женить силой.
Яра передернуло. Из сочувствия к несчастному?
– К-как я его понимаю.
– И он бежал, переодевшись в одежды собственного пажа. А потом долго скитался, испытывая всякие тяготы. И еще к разбойникам попал. Она же его спасла… и они потом в конце поженились. Счастливо.
– Если поженились, то это совсем даже не счастливо, – возразил Яр. – Что? Я вот… пока избегал счастья.
– От счастья не убежишь, – Летиция Ладхемская вздохнула. – Значит, не любовь?
– Чернокнижник, – призналась Мудрослава. – Да и в целом… он хоть государь, а…
– Дурноватый? – предположила Ариция. – У нас такой же… наследник… только еще совсем молодой. И матушка уверена, что он дурость перерастет. Со временем.
На щеках Яра выступили красные пятна.
– Дурость – не сопли. С возрастом не проходит, – Брунгильда секиру сняла и в пол уперла.
– Приключения любит, – Мудрослава наконец нашла правильные слова. – А тут вот… и с невестами познакомиться. Потенциальными.
Судя по сопению, братец не был согласен, что жена ему так уж нужна. Скорее наоборот.
– Расскажешь, – постановила Брунгильда, с трудом подавивши зевок. – А теперь разобраться бы со всем вот… и с одеждою. И поспать, раз уж ночь на дворе. А то…
– И поесть бы…
Летиция снова вздохнула. А за нею и Ариция, и… у Мудрославы же просто заурчало в животе, выразительно так.
– Может… на кухне чего осталось?
– За тысячелетия?
– Ткани же сохранились, – Летиция кивнула на тунику, которую Яр до сих пор держал в руках. – А на кухне тоже сундуки будут. Должны быть. И… мед вот может годами храниться, только затвердеет. Еще зерно, и орехи.
С каждым словом в животе урчало все сильнее.
– Ты… переодевайся, – сказала Мудрослава брату и подхватила ладхемку под локоть. – И мы пойдем. Сперва переодеваться, потом на кухню, а там… там нам расскажут, что за круг и вообще…
Ричард не думал, что получится уснуть, но стоило закрыть глаза, и он провалился в зыбкий сон, полный теней.
Мама…
Мама перед зеркалом. И смотрит, смотрит. Его не замечает. Она застыла, будто не живая, и расческа выпала из руки, а пальцы некрасиво скрючились. Но вот она отворачивается от зеркала и взгляд её пугающий задерживается на Ричарде.
Губы растягиваются в улыбке, но это не мамина улыбка.
– Иди сюда, дорогой, – она раскрывает руки. – Обними меня.
Он делает шаг. Назад.
– Вредный мальчишка, – улыбка становится шире. И это не мама. Это… – Хочешь поиграть? Давай. Но я тебя все равно найду.
И Ричард бежит… бежит и падает в очередную муть.
Он барахтается в ней. И…
Огонь.
Огонь яркий и теплый. А ему почти постоянно холодно. Жаль, что огонь далеко. Надо бы подвинутся ближе, но сил нет. Совсем. И когда тот, кто уже не жив, поднимает Ричарда, он тоже не сопротивляется. Но тот, кто уже не жив, пересаживает ближе к огню. И на плечи падает тяжелая шкура. От шкуры плохо пахнет, но она собирает жалкие крохи тепла, которые остались у Ричарда.
– Так-то будет лучше. Ничего, малыш. Скоро ты совсем поправишься, и мы с тобой вернемся. Ты точно.
– Я… – его голос слаб, слабее ветра, который воет где-то снаружи. – Не хочу.
А тот, кто не жив, замирает. И Ричард чувствует его хорошо, почти также хорошо, как тьму, что живет в углах пещеры.
– Вот видишь, – голос вздрагивает. – Ты уже и заговорил. Всего-то пару месяцев ушло. Есть будешь? Давай. Вот, держи.
Ричард держит. Миска кривая. И тяжелая. В замке остались другие, но эта лучше фарфоровых, расписанных диковинными птицами. Она горячая. И Ричард вновь же тянет тепло.