Пять невест и одна демоница. Трилогия
Шрифт:
А еще я умирала.
Раздвоение личности? Растроение? Нет, я была всем и сразу… и, наверное, и вправду трудно быть богом. Если раздался крик. Протяжный, захлебывающийся болью крик младенца. И тьма отозвалась на него.
Он… вернул её.
И вобрал в себя. И… и окно закрылось.
– Мой сын хотел жить. И чтобы я жила тоже. Ему понадобилась сила, он её и забрал. Тогда окно закрылось, – пояснила демоница. – Он мог уйти, но он остался. Со мной. Потому что одна я умерла бы. Ты спрашивала, могут ли демоны любить.
Теперь
Глава 45. Где память возвращается полностью
«И сотворили Сестры человека из глины да праха. Взяли вод Мирового океана, дабы наполнить жилы создания сего кровью. А в грудь вложили частицу огня. И склонившись над ним, вдохнули воздух, а с воздухом тем – божественные искры души. Оттого то и тяжела плоть, неповоротлива, ибо подобна она земле. Оттого и солона кровь, что помнит она истоки свои. Оттого и пылают сердца, а душа устремляется ввысь. Всего-то дали Пресветлые сестры и, отступив, сказали, что будет так. Будет их творение частью от части мира, жить в нем вольно…»
«О сотворении человека», труд некоего монаха, признанный впоследствии неоднозначным, а потому запрещенный, дабы не смущать умы людские.
Голова больше не болела.
Умер?
Или просто смысла больше нет? Боль – это всегда предупреждение. А он не послушал. Не внял. Глупый, глупый мальчишка… всегда таким был.
Не слушал взрослых.
Не учился.
И руки перед едой мыть забывал. Странно, что все воспринимается примерно одинаково. Главное, он виноват.
Память.
Хитрая штука. Вот её нет, и вот он словно вернулся в тот день.
– Помоги, – резкий окрик матери заставляет очнуться. – Ричард. Мне нужно, чтобы ты помог. Слышишь меня?
Пощечина.
Лопнувшая губа. Кровь солоноватая, и у Ричарда дурная привычка губу облизывать.
– Слушай внимательно, малыш, – мама садится на колени. – Отцу рассказывать нельзя. Иначе он тебя убьет. И меня. Но не важно, я уже по сути мертва. Единственное, что мы можем сделать, – это защитить тебя. Но отец не поймет. Нельзя рассказывать.
– Нельзя.
Ричарда покачивает от слабости и безумно хочется спать.
– Она тебя почти сожрала. Моя вина. Дурой была… не стоило верить обещаниям. Но… – у матери тоже кровь. Из носа. Ползет темной ниточкой. – Времени нет. Сейчас ты должен сделать то, что скажет она. Я попытаюсь соединить пространство. Раньше никогда-то не получалось. Но сейчас должно. Сейчас… только не мешай. Ладно?
Кивок.
Он не способен помешать. И маму берет за руку. Страшно. Страшно, что она исчезнет и опять появится та,
– Все будет хорошо.
Плохо.
Очень плохо.
Но она закрывает глаза и делает глубокий вдох.
– Ты тянись навстречу. Я… дар не любит таких созданий, как демоны, но ты тянись.
Навстречу.
И мир дрожит, а потом меняется. Этот мир будто раскладывается на другие, которых много-много. так много, что и не счесть. И в них Ричард почти заблудился. Они-то и отличаются друг от друга лишь малостью. Цвета бледнее. Силуэты размыты. Главное, руку не отпускать.
– Иди, – матушка сама забирает её и подталкивает в спину. – Иди, надолго меня не хватит… дорога. Зеркало. Пройдешь и вернешься…
Куда?
Дороги нет. Только россыпь миров и…
Он делает шаг. Другой. Нельзя разочаровывать. Ричард и без того виноват. Это его ошибка убила… всех убила. Ошибка и неосмотрительность.
А дороги все равно нет.
Но есть та, что пряталась в зеркале, она появляется вдруг, окутанная тьмой. И тьма эта странная, клочьями. Ей больно. Ричард чувствует эту боль и плачет от жалости.
Все-таки плачет.
Стыдно-то как.
– Вот, возьми… пока он в тебе, ни одна тварь и близко не сунется, – демоница протягивает тьму. – Скорее. Она не справляется.
Где-то там миры начинают трещать. Как гора. А тьма ложится на руки и просачивается сквозь кожу. Это тоже больно, но такую боль Ричард готов терпеть. И стискивает зубы. А её так много. И она не заканчивается… все никак не заканчивается.
– Он будет спать, – обещает демоница. – Долго-долго… а потом ты вернешь его мне. И отпустишь нас. Как обещал. Хорошо?
– Хорошо, – у него получается сказать это слово до того, как миры разлетаются на осколки. И Ричард… падает. В дыру меж мирами.
Долго-долго.
Больно-больно. И тьмы невыносимо много. Теперь она внутри, и Ричард чувствует её голод. Тьма его сожрет, но… Ричарду почти все равно.
Он приходит в себя от криков. Отец… вернулся. Матушка? Нет. Тварь. Она что-то пытается говорить, но не выходит, и тварь смеется. Смех у нее визгливый, и отец сразу все понимает.
А поняв, делает то, что должен.
Нельзя рассказывать… нельзя…
– Ричард? – отец склоняется. – Ричард, ты меня слышишь? Ты… слышишь?
Нет.
Тьмы слишком много. И с ней не справится. Никому. Ричард закрывает глаза. И тонет, тонет… постоянно тонет, но все никак не утонет, чтобы раз и навсегда. Это тоже довольно-таки мучительно. Иногда тьма отступает, и тогда он видит…
…огонь.
Тепло. Немертвого, который по-своему заботлив, но суета его лишь раздражает. И тьма возвращается. Отступает и возвращается.
А потом в какой-то момент, утомившись, – ей так и не удалось поглотить Ричарда, окончательно отступает. А заодно уж уносит с собой память.