Пятая труба; Тень власти
Шрифт:
Я рассмеялся над бедными гражданами Гуды, которые воображают, что они отомстят мне за то, что я управлял ими с большей справедливостью, чем они того желали. Они теперь только и думают, что о камере в четыре фута длиной, о топоре, который явится завтра утром, или о кинжале, который покончит со мной на рассвете.
Желал бы я знать, чей это будет кинжал? Не думаю, чтобы они рискнули открыто обезглавить меня на площади. Во времена герцога всегда такие вещи можно было делать смело, не опасаясь какого-либо вмешательства. Но в свободной Голландии, особенно в такую минуту, когда правление ещё не установилось твёрдо, было
Я должен описать, как всё это произошло, если только это нужно. Подходит конец всему, даже сальной свечке; второй они мне уже не дадут.
Сегодня я вышел из дома в десять часов и направился в городской совет. Утром я получил известия, что в королевских войсках, расположенных в Шоувене, вспыхнул серьёзный бунт. Солдаты арестовали своих офицеров и выбрали для себя новое начальство. Дон Рамон в своей откровенности действительно не скрыл от меня ничего.
Для штатов теперь настал самый благоприятный момент вооружить всех мужчин и оседлать всех лошадей и идти на Брюссель. И я собирался просить совет снарядить на собственный счёт небольшой отряд, чтобы подать этим пример другим городам. Наши советники — близорукие скряги, но они честолюбивы, и я надеялся этим на них подействовать.
Ведь такой момент больше не повторится. У Испании ещё довольно войска, будет назначен новый наместник, и борьба опять станет неравной. Я полагал, что они не могут не видеть этого, и рассчитывал, прежде чем отправиться в эту экспедицию, переговорить ещё раз с Марион.
Но всё вышло совершенно иначе.
Дойдя до угла Водяной улицы, я увидел перед собой толпу народа, стремившегося на одну из соседних улиц, откуда неслись громкие крики и где, видимо, происходила какая-то свалка. Я быстро пошёл вперёд, довольно бесцеремонно прокладывая себе путь локтями. В толпе меня ругали, но, узнав меня, сейчас же сторонились и давали мне дорогу.
Наконец я понял причину этих криков.
— Ведьма! Ведьма! Катай ведьму и её отродье! Это испанка, и её послали отравить и погубить всех! Бейте её, да и попа кстати. Проклятый римский пёс!
Этого-то мне и нужно было. В этом-то для меня и заключалась моя миссия, если только у меня есть какая-нибудь миссия: искоренять плевелы нетерпимости и фанатизма, которыми уже поросла новая, более чистая ветвь.
Пробившись вперёд, я увидел женщину с двумя девушками. Они были с распущенными волосами, в разорванных платьях, и отчаянно отбивались от нескольких нападавших на них буянов. Все они были черноволосы. Без сомнения, то были полуиспанки. Этих несчастных созданий здесь довольно много. Они сами не знают, к какому народу они принадлежат, а оба народа обращаются с ними одинаково дурно.
Около них стоял, тщетно стараясь защитить их, патер Вермюйден. Один из парней отталкивающей наружности схватил женщину, сорвал одежду с плеч одной из девушек.
— Любовница сатанинская! —
И он грубо толкнул её к толпе.
Отец Вермюйден, старавшийся освободить её от его лап, получил такой удар, что упал на колени. Лицо его было разбито в кровь.
— Собака поп! — заорал опять малый. — Сжечь их всех! Пусть они сгорят. Это они навели на нас болезнь.
Учение инквизиции, как видно, не осталось бесплодно.
— Да, да! — поощрительно кричали голоса из толпы. — Гнев Господень на нас, ибо мы продолжаем терпеть в своей среде римскую мерзость!
Тут я быстро вышел вперёд.
— Стой! — повелительно крикнул я.
— Кто ты такой? — груба спросил меня парень.
— Он того же отродья! — закричал один из его товарищей. — К чёрту его. Проучим его, как вмешиваться!
— Вы не знаете меня? — строго спросил я. — Вы желаете сегодня же вечером качаться на виселице?
— Губернатор! Губернатор! — раздались голоса.
— Это всё равно! — возразил малый, с которым я говорил. — Он испанец и папист. Довольно он повластвовал над нами.
И он бросился на меня с ножом.
Это было так неожиданно, что я едва увернулся от удара, быстро отскочив назад. Я понял, что происходит, и выхватил шпагу: дело принимало серьёзный оборот.
На меня бросились с длинными ножами четыре человека, и борьба становилась неравной. Я был тесно окружён толпой и не мог свободно действовать шпагой. Кроме того, негодяи были одеты в толстые кожаные куртки, а на мне был только бархатный камзол.
Кругом поднялся страшный гвалт. По всей вероятности, многие в толпе не допустили бы такого нападения, но товарищи негодяев обступили меня и не давали никому прийти мне на помощь. Но, слава Богу, я умею действовать шпагой. Через минуту-другую я сам увлёкся борьбой. Мои противники были сильны и грубы, но довольно неуклюжи.
Сделав вид, что я поскользнулся, я усыпил бдительность ближайшего ко мне негодяя. Выпрямившись в то же мгновение, я бросился на него и разрезал его, как курицу. Его падение вызвало замешательство среди нападавших, и я, храбро бросившись вперёд на ближайшего негодяя, который в эту минуту не был готов к защите, проколол ему шпагой горло.
Теперь из них осталось только двое, хотя каждую минуту мог подоспеть ещё один и всадить нож мне в спину. Я удивился, как они этого не делают, и как раз в эту минуту почувствовал удар в левое плечо, по-видимому, не проникший глубоко. В ту же минуту я услыхал, как сзади меня кто-то упал. Нападавшие на меня спереди, из которых одного мне удалось ранить, отскочили от меня и бросились бежать. В одну секунду они скрылись в толпе.
— Отлично управились, дон Хаим, — произнёс сзади меня голос с настоящим кордовским акцентом. — Я не скоро протискивался к вам и очень рад, что подоспел вовремя.
Я с удивлением обернулся назад и увидел перед собой дона Рамона де Бельвера.
— Это вы, дон Рамон. Я должен благодарить вас за спасение своей жизни.
— О, пустяки! Негодяй хотел ударить вас ножом сзади. Это была бы подлая штука, и я ему помешал. Не стоит говорить об этом. Это сделал бы каждый дворянин. Я рад убедиться, что вы всё ещё остаётесь одним из наших, — прибавил он, значительно улыбаясь.
— Ещё раз благодарю вас. Что касается остального, то, быть может, вы зайдёте ко мне в четыре часа. Мой ответ готов.