Пятьсот веселый
Шрифт:
— Не тот.
— Кто видел мальчишку лет шестнадцати? Рыжего, высокого, худого? — заученно вопросил высокий милиционер.
«Попался Арвид!..» — успел подумать Генка и с отчаянием увидел, что честное лицо лесоруба напряглось, кустистые светлые брови удивленно поднялись, и весь его вид выражает высочайшую степень внутренней борьбы.
— Нет у нас рыжих, — сказал Генка и сам ужаснулся неестественности своего голоса.
— А вы сами посмотрите, — Матвей проворно вскарабкался в вагон и отстранил лесоруба, продолжавшего стоять с открытым ртом. —
— Стой, Корзухин! Я буду проверять. — Коренастый милиционер с привычной ловкостью залез в вагон и цепкими глазами ощупал всех пассажиров.
— А что натворил этот рыжий? Убил кого ай своровал? — застрекотала старушка в серой шали, бросая пронзительные взгляды на Николая, тихо покашливавшего в стороне. Она сразу оживилась, на сухоньком благообразном личике отразилась неподдельная заинтересованность.
— Не трещи, старая, — выдавил из себя Николай. — У меня с милицией все в норме. Я давным-давно свое отсидел. В бегах не бывал.
— А тебя и не спрашивают, — отозвалась старушонка. — Мне надобно знать, что тот малый, которого ищут, натворил.
— Пойдем, Шарафутдинов, — позвал высокий. Но чернявый милиционер нес службу исправно.
По заинтересованности старушки и скованности лесоруба он почуял, что в воздухе витает какая-то недосказанность. Генка с усиливающимся беспокойством наблюдал за тем, как ретивый страж заглядывает во все углы.
— Пойдем, Шарафутдинов, а?
Шарафутдинов не удостоил товарища ответом, а только презрительно сверкнул азиатскими черными глазами.
— А что натворил этот парень? — не выдержал мужичок.
— Не твое дело, — четко отрезал Шарафутдинов, спрыгивая на землю. — Приказано задержать, значит, надо.
Милиционеры ушли.
— И что наделал наш латышонок, елочки-палочки? — задумчиво протянул Матвей.
— Воришка он, — непоколебимо заявила старушка. — Но нам остерегаться нечего: у них, воришек, такой закон — где живут, там не крадут.
— Да ничего он не крал, — покривил душой Генка.
— Направлять надо мальчонку, это самое, — проговорил наконец лесоруб, молчавший до сих пор и томившийся своей немотой. Теперь ему явно полегчало. — Веселый, так скать, парнишка. Но может от рук отбиться, туды-сюды.
— Да непохоже, чтобы этот мальчуган натворил что-нибудь серьезное, — вступил в разговор интеллигентный старичок. — Я учитель и немножко разбираюсь в ребятишках.
Генка попытался угадать, какой предмет может преподавать старичок. Физик или математик? Скорее всего. Наверно, сухой и педантичный старикан, на экзаменах такого не проведешь!
Пока Генка размышлял, лесоруб уважительно посмотрел на старичка и изрек:
— Правильно, так скать, говорит папаша. А дров могут и милицейские наломать. Могут и ошибку совершить. Ведь и они люди, так скать…
Арвид появился неожиданно. Все ждали его с правой стороны состава, а он с воплем влез в вагон слева, успев измазать в мазуте шикарную небесно-голубую рубашку.
— Едем! Через пять
Он, кривляясь, подбежал к правому брусу и завопил:
— Граждане пассажиры! Поезд пятьсот двадцать седьмой отправляется с черт его знает какого пути!
— Тише ты, шалопай! — Старушка в шали заткнула уши, но сообщение Арвида, видимо, обрадовало и ее. — За ним милиция по пятам гоняется, а он скоморошничает.
— Ты, бабушка, того. Не порти радость человеку, — пробубнил лесоруб, смущенно теребя пальцами нос, казавшийся огромным даже на его лице.
Но Арвид не слышал возгласа старушки, он верещал так, что разбудил двух сладко посапывающих близнецов.
Вдруг вагон с лязгом дернуло назад. Мужичок, стоявший у двери, чуть не упал на Арвида.
— Едем, елочки зеленые! — закричал он по-бабьи тоненьким голосом. — Садись, ребята, в эшелон!
Астахов затянулся последний раз, бросил сигарету и резким движением, в котором чувствовались сила и упругость, взлетел в вагон.
— Ты, парень, не мельтеши на остановках и поглядывай в оба, — тихонько сказал он Арвиду. — Приходили здесь по твою душу.
Читинец поблек, втянул голову в плечи.
— Да ты не огорчайся, — Владимир подошел к одному из своих чемоданов и протянул Арвиду аккуратно свернутые брюки: — Переоденься. Извини, я совсем забыл о брюках.
Арвид встрепенулся, синенькие глазки блеснули:
— Не надо мне ничего. Сам найду брюки, если потребуются.
— Как хочешь. Одень все-таки для маскировки. Ведь твои приметы уже по Москве гуляют. Наверняка.
— Нашелся богатей, — буркнул Арвид. Но брюки взял. Они были хороши — темно-синие, отглаженные. И веснушки снова легкомысленно заиграли на лице читинца: — Шик, блеск, красота! Покорнейше благодарю вас, граф Монте-Кристо!
Владимир хмыкнул. Видно было, что нелепый и жизнерадостный парнишка отвлекал его от каких-то невеселых мыслей.
И тут раздался гудок.
Едва он замер, как послышался нарастающий лязг и скрежет. Вагон встрепенулся. Это был прекрасный миг! Старушонка в серой шали перекрестилась и, заметив, что Марина с удивлением посмотрела на нее, перекрестилась еще раз, уже с вызовом. Лесоруб улыбался, показывая два забора желтоватых крепких зубов.
— Поразительно, но мы, кажется, едем, — сказал учитель.
Николай, с почтением относившийся к старичку, который так интересно рассказывал про барсуков, вежливо просипел:
— Главное, с места тронуться, а там как-нибудь докатим до своих краев.
Генка пробрался к брусу, выкроил себе местечко между Арвидом и Матвеем и провожал прощальным взглядом уходящие назад составы и пути.
Щелкали колеса на стыках и стрелках, и поезд, наконец, с ликующим воплем вырвался из душной суеты и многорельсовой путаницы станции на открытый двухколейный простор. Мимо проплывал город, который уже не казался чужим. Жаль только, что Красноярск, как и другие города, выставлял вдоль дороги приземистые унылые склады, захламленные пустыри, сараюшки, будочки, покосившиеся дома.