Пятьсот веселый
Шрифт:
Генка залез на полку, положил голову на жесткий край чемодана, закрыл глаза и с теплой волной счастья увидел так отчетливо, так осязаемо, как мать брала его, совсем еще маленького, за руку, и они шли к небольшому Зорькиному сарайчику.
Мать ласковым голосом приговаривала что-то, омывая теплой водой вымя коровы, а иногда легонько прикрикивала на нее. Потом мать садилась на низенькую скамеечку, и первые струйки молока звонко и весело ударяли о дно подойника. Скоро струйки теряли упругость, быстро гасились и шинели в молочной пене, а сквозь запах травы, навоза,
Но первая лютая военная зима стала последней для Зорьки. Осенью простудился и заболел младший братишка Генки — Павлик, кудрявый, быстроглазый, звонкий. Осматривая и простукивая Павлика, бледного, с черными кругами вокруг глаз, врач сказал матери:
— Ему нужно хорошее питание. Мясо, яйца. Калории, одним словом.
В доме уже давно не было ничего калорийного. Зорька в это время как раз не доилась, и участь ее была решена…
Генка ясно увидел небритое лицо соседского дядьки Гаврилы Кургузикова с цигаркой, постоянно висевшей на нижней губе. Гаврилу всегда приглашали резать коров, телят, кур, и он умел это делать с отточенным безжалостным мастерством.
Когда все свершилось, Гаврила сидел за столом вместе с грустным, потускневшим отцом и пил чай. И по всей квартире головокружительно пахло давно забытым запахом жареной печенки.
Гаврила что-то громко рассказывал, крякал. Генке почему-то особенно запомнились его руки — большие, корявые, с запекшейся черной кровью под ногтями.
Павлику, конечно, ничего не сказали о гибели Зорьки, которую он очень любил и частенько, вооружившись пинцетом, выбирал из ее шерсти серых, чудовищно разбухших лесных клещей. Генка и старшие братишки объявили голодовку, но голод был сильнее, и уже к вечеру они сдались…
Генке вдруг почудилось, что он опять гонит Зорьку в стадо. Так, значит, она не погибла в тот зимний жестокий день! Ах ты, Зорька, Зоренька! Но куда же ты? Зорька быстро уходила от Генки, вот она совсем скрылась в дубняке за знакомой сопкой. Генка побежал за ней, звал ее, умолял вернуться, но Зорька быстро уходила вдаль, через мокрую топкую падь…
— Что ты дрыхнешь средь бела дня? — раздался рядом резкий голос Арвида. — Приехали!
Оказывается, поезд давно покинул маленький разъезд и теперь стоял на станции с чудесным названием Тайга. Сколько таких станций уже проехал Генка! Он с удовольствием читал на станционных вокзалах названия с удивительным азиатским привкусом — Могоча, Магдагачи, Амазар, Тайшет…
— Пойдем быстрее! — торопил Арвид. — Прогуляемся хоть.
— А не отстанем?
— Не трусь. Вперед! — завопил Арвид. — На деревню, к дедушке!
Они побежали к вокзалу, прыгая через рельсы, пролезали под вагонами, которые могли в любой момент покатить вперед или назад, карабкались на тормозные площадки. Арвид, по обыкновению, нелепо расставлял колючие локти, спотыкался о рельсы и шпалы, но каким-то чудом ухитрялся сохранять равновесие.
На самом краю платформы они увидели двух мужчин и двух женщин, стоявших возле целой пирамиды из тюков, саквояжей
— Вы, ребята, не с пятьсот двадцать седьмого? — спросила одна из женщин, совсем молоденькая, черноволосая, стройная. И, услышав утвердительный ответ, попросила: — Не поможете нам поднести вещи? Здесь нет носильщиков.
— Нужно еще кого-нибудь, — проговорила вторая женщина, тоже красивая, с рыжими волосами и нежно-белым лицом.
Генка оглянулся и увидел шагах в десяти Николая и Астахова.
— Ребя… дяденьки. — Он чувствовал, что оба обращения никуда не годятся, и смущенно закончил:
— Помогите чемоданы донести.
— Твои? — Владимир вынул сигарету изо рта и насмешливо сдвинул красивые брови.
— Новые пассажиры. — Генка показал на гору багажа, которую уже деловито ворошил Арвид.
Владимир подошел к пассажирам, поздоровался, скользнул взглядом по лицам женщин, которые как по команде стали взбивать руками и без того аккуратные прически, потом выбрал самый большой чемодан и огромный тюк и спокойно преподнес их одному из мужчин — в очках, с округлым розовым лицом.
— Мы вам заплатим, — мужчина отступил на шаг.
Владимир ничего не ответил, выбрал еще два больших чемодана и поставил их перед вторым пассажиром — высоким представительным мужчиной. Потом весело подмигнул Генке и скомандовал:
— Расхватывай остальное, ребята!
Сам он взял два тюка и зашагал через пути к пятьсот веселому.
— Поработайте, муженьки! — засмеялась черненькая пассажирка. — Займитесь хоть разок физическим трудом!
Арвид, любивший всякие скандальчики, лихо присвистнул, схватил два саквояжа и заспешил за Владимиром. Николай потоптался на месте, потом подошел к начальственному пассажиру и взял чемоданы, поставленные Астаховым. Генке тоже достались довольно тяжелые вещи. Он быстро зашагал вслед за Николаем и оглянулся только тогда, когда уже подходил к своему вагону. Сзади, неловкие и потные, пыхтели новые пассажиры.
— Лови, Арвид! — крикнул Генка и бросил один из тюков в вагон. Но Арвид не удержал. Тюк плюхнулся на пол, и в нем что-то зазвенело.
— Что вы делаете! — закричала рыженькая женщина. — Там хрусталь!
Генка растерялся. Он увидел, что рыженькая со злобой смотрит на него. На ее белом лице появились красные пятна.
— Ну, я им устрою веселую жизнь! — вдруг заявил Арвид, и его синие глазки заблестели. — Подумаешь, нос задирают. Видали мы таких!
— Не вздумай что-нибудь стянуть у них, — вяло предупредил Генка, но Арвид презрительно хмыкнул и исчез куда-то.
А новые пассажиры начали устраиваться. Они сделали что-то вроде заборчика из чемоданов под полкой, на которой обосновались Генка, Арвид и Матвей.
Из разговоров новых пассажиров можно было без особого труда понять, что рыженькая и черненькая — сестры. Обитатели вагона узнали также, что две супружеские пары едут только до Новосибирска, а там для них забронированы билеты до Москвы.
Всем своим видом четверка подчеркивала, что ее пребывание в пятьсот веселом — просто досадное недоразумение.