Пятый прыжок с кульбитом

Сербский Владимир

– Лизавета Сергеевна, у меня мало времени. Дома ждут котята, щенки... и еще один котенок. Как ты смотришь на то, чтобы быстренько поправить здоровье, и на этом закончить нашу пикировку?

Ответить какой-нибудь гадостью в язвительном стиле ей не удалось - из кухни выглянула Ника. Конечно, она подслушивала разговор под дверью и, конечно, глаза у нее были круглые, как у совы.

– Может быть, чай?
– неуверенно предложила девушка.
– Кофе?

– Сначала приготовь ванну, - распорядился я.
– Не очень горячую, чисто для купания. А потом ужин.

Глаза

девушки стали еще больше и круглее. Хотя, казалось, дальше уже некуда.

– Вы хотите принять ванну перед ужином?
– растерянно пробормотала она.

– Я бы с удовольствием, но через пять минут это захочет сделать твоя мама.

Потрясенная Ника скрылась в ванной, а я двинулся в прихожую. Обулся, нацепил куртку, и прихватил с вешалки красный кожаный плащ. Вещица оказалась тяжелой, но эффектной - куний подбой и меховой воротник смотрелись очень солидно.

С огромным удивлением Елизавета взирала на мои приготовления.

– Бережной, ты собираешься смыться с моим плащом?
– она, наконец, пришла в себя.
– Такому повороту я бы не удивилась. Вещь редкая и дорогая. Тогда для комплекта прихвати сапожки, они в шкафу на нижней полке лежат.

Сарказма я не принял, полез на указанную полку. Сапоги оказались ручной работы, из тонкой кожи красного цвета. Судя по всему, эта женщина стремилась любить все красное. Не задерживаясь, я опустился на колени для переобувания женских ног. Из ванной выглянула Ника, пискнула чего-то, и скрылась внутри.

– Что ты делаешь. Бережной?
– возмутилась было Авдеева.
– Я не хочу гулять!

– И не надо, - я протянул руку - Просто встань.

К просьбе я приложил посыл подчинения - незачем с ней спорить и пререкаться, когда нет желания. Лизавета с трудом поднялась, а большего и не надо. Мне оставалось лишь обнять женщину, чтобы началась работа черного одеяла. И оно послушно прилетело. Мягкое покрывало, обволакивающее своей темнотой, исключало глупую суету и дурные мысли.

Глава тридцать вторая, которой воздух свободы сыграл злую шутку с профессором Плейшнером

Багровый диск солнца тонул в море, безмолвно и печально. Если падающая звезда и взывала о помощи, то зря - горбатые волны подавляли своим рокотом все звуки. Они накатывали мощно и величаво, не забывая пнуть пенными брызгами бетон волнореза. Мутно-желтые у берега, волны постепенно светлели, избавляя себя от взбаламученного песка. И вдали, за буйками, морской простор обращался густой синью, подернутой пенными барашками.

Приземлились мы там, где я и планировал - на дальнем краю пляжа, под деревьями парка. Капли дождя застревали в соснах, и ветер тут почти не ощущался. Абхазское море в это время года радует не очень, штормит постоянно. Декабрь самый паршивый месяц, хотя снег здесь считается большой редкостью. Обычное дело для конца года - это дождь, нудный и мелкий. А сырой ветер в иные дни пробирает до костей. Однако на то они и субтропики, чтобы зимой изредка выдавать погожие деньки.

– Мама, я сошла с ума...
– расширенными глазами Елизавета смотрела

перед собой.
– Какая достоверная иллюзия! Чем ты меня ширнул, прохиндей?

Она зябко передернула плечами, и я накинул на узкие плечи кожаный плащ.

– Застегнись, дорогая, и дыши носом. Рядом сосновая роща, это полезно для бронхов. Прокурилась, небось, до самого копчика на своей работе.

– Дурак ты. Бережной! И шутки у тебя дурацкие. На хрена мне твои здоровые бронхи, когда голова вот-вот лопнет?

– А она собралась лопаться?
– хмыкнул я.

Простой вопрос поставил Лизавету в тупик.

– Хм... Хотя погоди, - она растерянно оглянулась.
– Что-то боль поутихла, и в глазах прояснилось. Черт побери, да я в небе птичек вижу без очков!

Раньше я неплохо читал людей, понимая их жесты и интонации. Без знания психологии трудно управлять большим коллективом. А в последнее время, пережив известные события, стал видеть больше. Однако сейчас настроение Лизаветы читалось безо всяких умений - она боялась. И если бы я ее не подхватил, эта тощая женщина точно бы грохнулась.

Как по заказу, рядом оказалась древняя садовая скамейка. Фигуристая, с деревянными планками на чугунном каркасе, она смотрелась памятником монументализму. Эта лавка легко приняла наш вес. Пребывая в прострации, Лизавета откинулась на спинку. А я обеими руками взялся за серый чулок боли, облепивший ее голову. После путешествия на черном одеяле сдирать эту гадость было несложно, чулок истончился и ослабел. Тем не менее, Лизавета взвизгнула:

– Чего щиплешься, ирод? Совсем сдурел? Больно же!

– Вот заладила одно и то же... То дурак, то одурел. И вовсе не дурак, а очень умный, - возразил я, разглядывая проявившуюся ауру.
– У меня высшее образование, между прочим, и должность руководителя крупной фирмы. В далеком прошлом, правда, но ведь всего своим умом достиг.

– Да уж, - буркнул она.
– Чего-чего, а от скромности ты не умрешь.

Серая аура Лизаветы на глазах густела, меняя оттенок на светло-фиолетовый. А красный шарик опухоли явно сдувался, потеряв плотность своих метастазных игл. Авдеева повернула ко мне голову - блеклые глаза старушки наливались здоровым блеском. Темная синева сверкнула фиолетовой искрой насмешки:

– Хвастун ты недоделанный, - поморщилась она.
– А у меня за спиной два высших образования. Бережной! И куча иностранных языков. Но я не боюсь признавать себя дурой, когда это так.

– А вот с этого места подробнее. С каких это пор ты стала дурой?

Ручеек, бегущий от питьевого фонтанчика, терялся в гальке пляжа. Я поднялся, чтобы у бетонного столбика вымыть руки и напиться.

– С тех пор, как связалась с тобой! Ты псих, понятно тебе? Сбрендивший гипнотизер, отмороженный по самую маковку. И изрядно прожженный сукин сын, который заставил мою башку думать, будто она не болит. Заморочил бабе голову, - Лизавета вдохнула полной грудью коктейль из сосновой хвои и морской соли.
– Блин, вроде не дышу, а пью этот кайф. Значит так. Бережной. Рассказывай, что это все означает? Колись по-хорошему.