Пылающий Эдем
Шрифт:
– Ты иди, а я сначала позвоню домой, – сказал он.
– Но мы только что оттуда!
– Прошло сорок минут. Я хочу убедиться, что все в порядке. Мы первый раз оставили ее с новой служанкой.
У них было заведено, что когда бы родители ни уезжали, до их возвращения в соседней с Мейган комнате обязательно находилась служанка. Этот порядок установил Фрэнсис. Он осознавал, что сделался невропатом, Но воспоминания о пожаре постоянно преследовали его. Возвращаясь в Элевтеру, он всегда видел остатки пожарища и его снова охватывало ощущение животного страха.
Закончив разговор,
В этот вечер он воспринимал окружающее особенно обостренно, сознавая это, он не мог понять – отчего. Проистекало ли это от его физического или психического состояния, но в этот день его тревоги причиняли ему настоящие страдания. Он пока еще был на Сен-Фелисе, но уже как бы покинул остров, заглядывал в будущее, думал о новом месте, о еще одной попытке начать жизнь сначала. А это все равно что пытаться стать другим человеком.
В центре всего была Мейган. Ей шесть лет, младенчество осталось позади, с каждым месяцем все заметнее становилась разница между ней и нормальными детьми. Ее будущее вырисовывалось со всей жестокой очевидностью. И Фрэнсис беззвучно застонал, присоединяясь к гостям и окунаясь в музыку, смех и голоса.
На террасе были расставлены маленькие круглые столики с закусками. Кроны росших вдоль нее деревьев переплелись между собой, образовывая настоящий навес. Вокруг свечей, прикрытых защитными абажурами, были разложены красные цветы гибискуса. Бар располагался под ярким тюльпанным деревом. Несколько мгновений Фрэнсис разглядывал ставшую привычной картину: дорогая одежда нежных тонов, чернокожие официанты, бесшумные, в белых перчатках, и кругом цветы. Мужчины и женщины, отметил он, уже разделились.
Интересно, о чем это женщины без конца могут говорить друг с другом, учитывая, что каждый день они видятся в клубе. У мужчин, которые встречаются, безусловно, гораздо реже, есть политика. Найдя глазами хозяев, он спустился вниз.
– Поздравляю с двадцатилетием, – сказал Фрэнсис, пожимая руки. – Был бы рад отпраздновать с вами и пятьдесят ваших лет.
– С Божьей помощью, – отозвался Фосет. – Жаль, если вас тогда с нами не будет. Нам будет не хватать вас, – добавил он.
Он искренен, подумал Фрэнсис, произнося в ответ слова благодарности.
– Отъезд такого человека, как вы, большая потеря для нас.
– Я ничего не сделал, – ответил Фрэнсис, чувствуя неловкость.
– Последнее время – да, – сдержанно сказал Фосет. – Но вы могли бы возобновить свою деятельность.
В
– Послушайте меня, Лютер, и не обращайте внимания на то, что вам говорят. Вы поступаете правильно. Половина здесь присутствующих – я не имею в виду вас, Фосет, у вас свой особый взгляд на вещи – исчезли бы отсюда завтра же, если бы нашли покупателя. Вы бы им глазом не успели моргнуть! – он щелкнул пальцами. – Вы просто оказались удачливее их, вот и все.
Для Уитеккера это было необычно длинное высказывание. Его маленькие розовые губы были обычно плотно сжаты, как будто даже необходимость открыть их требовала от него усилий. Его жена мирится с его неразговорчивостью, с некоторой неприязнью подумал Фрэнсис. Ему не понравилось это неожиданное выступление.
– Моя жена говорит мне, – продолжал Уитеккер, – что вы собираетесь купить квартиру в Нью-Йорке и загородный дом на Лонг-Айленде.
– Я не могу жить в городе круглый год. – Постепенно подавленность улеглась. Да, я действительно уже не здесь. Холл заставлен коробками, и Марджори уже принялась вытаскивать вещи из чуланов и чердака. Они будут рассортированы, и часть их выброшена. Он понимал всю нелепость своей привязанности к неодушевленным предметам, но все равно болезненно переживал расставание со школьными учебниками, пусть даже никто никогда ими не воспользуется, с колыбелью Мейган, которая никогда им больше не пригодится, со множеством других дорогих сердцу вещей.
– Мы просто не можем тащить все это с собой в Нью-Йорк, – заявила Марджори. – Слишком дорого и некуда будет положить.
Он слишком сентиментален.
Взяв с серебряного подноса бокал и какую-то закуску, Фрэнсис сел среди мужчин, рассеянно прислушиваясь к их разговору. Всё то же самое, о чем говорили последние месяцы в клубах и на приемах.
– Вы не поверите, насколько увеличились случаи воровства в Коувтауне, особенно в гостиницах. В газеты попадают далеко не все факты.
– Туристы сами виноваты, трясут деньгами и драгоценностями. Что вы хотите?
Верно, подумал Фрэнсис, но не всё так просто.
Крупный лысый мужчина на другом конце стола – Барнстебл, с южной части острова, рассказывал историю, сопровождавшуюся безудержным смехом.
– И когда отец моей кухарки умер, я поехал в их деревню выразить соболезнования. Это было далеко за городом, у черта на рогах. Но в конце концов Салли работает у нас восемнадцать лет! Они, конечно, бодрствовали всю ночь, но, представьте себе, они при этом шутили, выпивали и танцевали, как на вечеринке! Они даже лили ром покойнику в рот. Он сидел на стуле…
– Кто?
– Покойник!
– Я не верю!
– Тем не менее это правда, я клянусь. Поэтому, что можно ждать от этих людей?
Официант обносил их очередным подносом с закусками. Фрэнсис взглянул на его лицо – оно было бесстрастным. Интересно, а что они говорят о нас, подумал он.
Он посмотрел на большого лысого мужчину, который все еще смеялся, довольный своим вкладом в общую беседу; потом он увидел, как несколько бабочек, привлеченных светом, закружились вокруг бугенвиля и замерли на нем, подобно черным бархатным бантам.