Пылающий Эдем
Шрифт:
– Должна сказать тебе, что ты смешон! Твои разговоры о кораллах и рифах! Они посчитали тебя эксцентричным и занудливым. Не знаю, чего ты надеялся достичь подобными разговорами.
– Я ничего не надеялся достичь. У меня было такое настроение. Я хотел, чтобы все побыстрее кончилось. Или, по-твоему, я не подвержен разным настроениям, как другие?
– Ты был похож на этих хиппи или экологистов… Или на младшего брата Да Куньи, который все пишет свои статьи.
– Молодой Да Куньи озабочен происходящим. А старшее поколение
– Мне кажется, что ты совеем не против денег!
– Нет, не против. Но я зарабатываю их честным путем.
– Зарабатываешь! Этого никто не может отрицать! Беспокоишься о бананах, о рабочих, слишком много дождей или слишком мало, – слова стремительно слетали с ее губ. – Послушай, Фрэнсис, Мейган не может здесь оставаться. Ей нужен специальный уход. Когда она подрастет, ей потребуется специальная школа, которой здесь нет. А это наш шанс обеспечить ей все это. И нормальную жизнь для себя, без всяких ненужных забот. Клянусь, я никогда не прощу тебе, если ты откажешься, Фрэнсис. Никогда.
Он молчал, и она снова повторила:
– Никогда. На этот раз я говорю серьезно.
А он думал о том, что когда-то ее голос звучал для него гармоничной сладкозвучной музыкой. Он попытался вспомнить, когда это прекратилось. Он почувствовал всепоглощающую грусть. Словно знал когда-то очень красивую песню и забыл ее, забыл даже название. Вслух он спокойно сказал:
– Я больше не хочу сегодня никаких разговоров, пожалуйста. День был длинным, я очень устал.
– К черту, Фрэнсис! Ненавижу, когда ты затыкаешь мне рот. Ты считаешь, что меня можно выключить, как приемник, по твоему желанию.
Для того, чтобы заговорить, открыть рот, ему потребовалось усилие:
– Я сказал, в другой раз. Я не хочу затыкать тебе рот. Все, что я хочу, это добраться до дома и лечь спать.
– К черту всё! Добирайся домой и ложись спать! Хлопнула дверь машины. Хлопнула дверь спальни.
Она так и спала в комнате через холл. Он подумал, что шум мог разбудить ребенка. Это было последнее, о чем он подумал, проваливаясь в сон.
Спал он плохо, проснулся среди ночи и больше не смог уснуть. Встал с рассветом и вышел прогуляться.
Тропинками за домом, ведущими на Морн, пользовались редко. Влажная трава хлестала его по ногам. Лес просыпался, доносились голоса птиц и тысячи звуков невидимой жизни. Взглянув вверх, он увидел попугая, завораживающий всплеск изумрудного и оранжевого на фоне мрачной тени.
Какой позор! – воскликнула тогда Кэт. – Их контрабандой вывозят в чемоданах. Естественно, что большинство их гибнет в пути. Не могу даже думать об этом!
Своей жалостью к безжизненным существам она напомнила ему его мать.
По заросшей тропинке он спустился вниз. Ему совершенно не хотелось приступать к работе. Полежать бы в траве, может, удастся заснуть. Но это было бы слишком: кто-нибудь найдет его спящим в траве и решит, что
– Я увидела тебя на горе. Я хочу извиниться за вчерашнее.
– Все в порядке. Я и сам был не в духе.
Она дотронулась до его руки, и он механически взял ее руку в свои. Как он любил ее когда-то!
Так они стояли и смотрели на утренний свет, и оба хотели понять и быть понятыми.
Чтобы поддержать создавшееся настроение, он заметил:
– Река отсюда выглядит серебряной.
– Реки! Сколько шума из-за рек! Голубой Дунай – грязный бурый ручей и больше ничего. Но ты никогда не видел его. Ты, по большому счету, нигде и не был.
– У меня не было времени.
– Было. Просто ты приехал сюда и засел здесь. И не хотел никуда двинуться. Если мы уедем отсюда, мы сможем путешествовать. Твой фотоаппарат все еще лежит на полке и ждет твоей очередной книги. Как она будет называться? «Человек, его труд и окружающая среда», кажется, так?
– Да, – бесцветным голосом подтвердил он.
– Я слишком насела на тебя с переездом, да?
– Я бы не сказал «насела». Ты просто говорила об этом.
– Ты всегда прибегаешь к эвфемизмам. Ты не замечал? Нет, я наседаю.
Действительно, с удивлением подумал он. Даже в мыслях я стараюсь облечь все в более мягкую форму. Как мама. И не решаюсь смотреть правде в глаза, это верно.
– Хватит ходить вокруг да около, Фрэнсис. Я больше не могу. И говорю тебе открыто: я ненавижу это место! Всегда ненавидела. Раньше у нас не было возможности просто взять и уехать. А теперь есть.
– Ты подумала о Мейган? – спросил он.
– Не понимаю тебя! О чем ты говоришь?
– Я плохо сформулировал вопрос. Я хотел сказать, что это место – убежище для нее.
– Она не может прятаться здесь всю жизнь, Фрэнсис! Ей необходимо специальное обучение, чтобы дать ей то немногое, что она может усвоить, чтобы она не была просто… растением! А здесь для нее ничего нет! И кроме того, вообще неизвестно, что нас ждет, политическая ситуация очень сложная! – она заплакала. – Если бы у меня был нормальный ребенок!
– Не надо, – сказал он. Он не мог выносить, когда она плакала из-за Мейган. Все из-за него, его крови, его сестры, его генов. Его вины.
– А этих денег хватит, чтобы она была в безопасности всю свою жизнь! Если ты так ее любишь, почему ведешь себя, как эгоист?
– Да, я люблю ее, – произнес он, вкладывая в слова особый смысл.
– Вот что я скажу тебе, Фрэнсис. Я сейчас спокойна. Голова у меня ясная, я держу себя в руках. И не злюсь. Но если ты не примешь их предложение, я уезжаю. Беру Мейган и уезжаю. Кто-нибудь из моих родственников приютит меня, пока я не найду что-нибудь для нас.