Пылающий мир

Марион Айзек

— Я хочу, чтобы вот этого уволили, — говорю я, и это происходит.

— Я хочу, чтобы вон того убили, — говорю я, и это происходит.

Я по-прежнему молод и нахожусь внизу карьерной лестницы, но у меня есть обещание. У меня есть инстинкт. Мистер Атвист даёт мне ответственную работу в связях с общественностью, и я лезу в молодого злого себя, в мою мрачную пугающую семью и в маленькие умишки, окружающие нас, и думаю: «Чего они хотят? Во что они верят?». Я падаю перед пыльной, заплесневелой полкой отчаянных моментов, глупых побуждений и стонущих потребностей, и просматриваю её уродливые книги.

Я говорю:

— Я хочу подняться на вершину мира

и плюнуть в дыру, где находился Бог. И это происходит.

Когда цивилизация угасает, Аксиома поднимается над группами более слабых образований. Мы переживаем переход от валюты к товарам. Мы продаём правительству оружие для того, чтобы они сражались со своими же жителями, загребая миллионы тонн усовершенствованного сырья и карбтеина, и к тому времени, как старое правительство сгнивает изнутри и рушится древняя система, мы понимаем, что находимся в удобной позиции, чтобы их заменить.

«Кто, мы? — спрашиваем мы, невинно хлопая глазами, как Люсиль Болл. — Хорошо, если ты настаиваешь…»

Это происходит на удивление спокойно. Десятью или двадцатью годами ранее один необдуманный комментарий политика мог взорвать целый мир, стать заголовком новостей и поднять шум в интернете, но в ту ночь, когда Соединённые Штаты перестали существовать, никто об этом не говорит. Об этом даже знает только несколько человек. Интернет превратился в общенациональное сообщение об ошибке, давно уничтоженный щелчком выключателя, чтобы защититься от кибертерроризма. Замолчали и радиоволны, кроме раций, работающих на небольших расстояниях. Всё оказалось похороненным под одеялом помех BABL. Даже федеральный радиоканал, казалось, взял выходной, уснув в море статических шумов. Единственными новостями, транслирующимися в этот особенный вторник в 14:48, являются искажённые спазмы федерального телевидения, которого пытается сообщить нам нечто важное, но по-прежнему не может говорить откровенно.

«Я дуну, — кричит волк из старого чёрно-белого мультика, — и сдую твой домик!»

Старинное фото солдатов Конфедерации. Белый дом. Поросят согнали в загон.

Искры болезненно-зелёной статики.

Ведущий новостей сидит за столом, смотрит в камеру, открывает рот…

Кадры горящего Пентагона, снятые на дрожащую в руках камеру. Снова ведущий:

«Леди и джентльмены, боюсь, у нас ужасные…»

Голубые помехи. Красные. Армия разрисованных танков входит в Вашингтон.

«Простите, у нас некоторые...»

Вертолёт снимает невероятно большую толпу, окружённую пылающим Пентагоном, тысячи, если не миллионы, людей взбираются по его стенам.

«Леди и джентльмены, я боюсь…»

Камера падает со штатива. Крики, громкий шум, перед объективом проносятся ботинки.

Экран гаснет. Квартира погружается во мрак. В темноте исчезает моя богатая меблировка. Экран остаётся чёрным ещё пять минут, затем стрелки часов встают на 15:00 и флаг США гордо махает, постепенно исчезая, пока нарастает музыка и прокручиваются картинки с восхитительной едой. Канал ЛОТОС возобновил свою работу.

Пищит рация. Я беру трубку.

— Это случилось, — говорит мистер Атвист.

— Всё получилось?

— У нас больше шансов победить на выборах, но всё равно, будет нелегко.

Множество других кандидатов тоже захотят поучаствовать.

Я разглядываю цветные картинки, случайно

вспыхивающие на экране. Каналу не хватает той поддержки, которая у них была. Он поменяет направление и будет вращаться, как самолёт с мёртвым пилотом, пока однажды на станции не закончится энергия.

— Мы вели себя тихо, — говорит мистер Атвист. — Мы осторожничали, когда закладывали фундамент, и это хорошо. Мягкой силе своё время. Но если мы собираемся перестроить эту страну и сделать её такой, какой она должна быть, нам нужно хорошо потрудиться. Ты готов к этому?

Я смотрю в телевизор. Не отвечаю.

— Я спросил, ты готов хорошо потрудиться, малыш? Разбуди свою секретаршу, если тебе нужен флаффер.

— Что ты планируешь? — я испугался, услышав, как тихо это прозвучало.

Маленький дрожащий звук, который напомнил мне о мальчике, который прятался на крыше за трубой. Я говорю себе, что просто уже поздно. Я просто устал. Обессилен и истощён суровым режимом индульгенции. В моей постели спят две женщины из компании, зловоние дыма и запах тел смешивается в прогорклый парфюм. Одна из них — моя помощница. Вторую не могу вспомнить. Они — мои болеутоляющие, которые я принимаю, чтобы проще переживать сомнения. Они подтверждают мой выбор, давая в качестве награды свои тела, извиваясь в большой кровати в моей большой квартире, где я наблюдаю за концом Америки в максимальной безопасности и комфорте. Это — вершина, разве нет? Как мой путь может быть неверным, если он привёл меня на вершину?

— Будь в конференц-зале через час, — говорит Атвист. — Мы поднимем тост за Америку и поговорим о том, как приготовить её тушку.

Рация в руке кажется такой тяжёлой. Я роняю её и смотрю на мигающее безумие в телевизоре. Я чувствую странное желание расплакаться, но душу его внутри.

— Ты в порядке?

Моя помощница сидит на краю кровати и смотрит на меня.

Я встаю и надеваю брюки, набрасываю серебристую рубашку.

— Ты уверен, что хочешь пойти?

— Должен.

— Я думала, ты всегда делаешь только то, что хочешь.

Я пронзаю её предупреждающим взглядом, и она замолкает. Застёгиваю рубашку и тянусь за красным галстуком.

Снаружи, на девяносто этажей ниже моих огромных окон, город корчится в лихорадке, улицы трещат от паники, выстрелов и пожаров. Но всё, что я вижу — Башню Свободы, сверкающую в лунном свете и Башню Синопек, насмешливо подмигивающую мне.

Есть здания и повыше наших. Это не вершина.

* * *

Безумец бубнит в покрытых плесенью тенях моего подвала, рассказывая свою историю. Он сидит в углу сгорбившись, его некогда дорогая одежда стала грязной и потрёпанной, красный галстук потемнел и стал коричневым. Негодяй рассказывает истории о своей невероятной славе. Я хочу, чтобы он был именно здесь.

Прикованный к полу, голодный и бессильный. Я не хочу его убивать. Даже не хочу, чтоб он заткнулся. Я буду держать его здесь и слушать, пока не узнаю все его секреты, сильные и слабые стороны. Он никогда не будет снова меня контролировать.

Я открываю глаза и вижу бледный свет своей последней тюрьмы. Джули спит рядом со мной, свернувшись в клубочек, оставив между нами запас прохладного воздуха. Наша жизнь стала настолько отягощена страхом, что любовь кажется роскошью, которую мы не можем себе позволить. Даже здесь, в этой камере, где нечего делать, кроме как ждать, мы отталкиваем её от себя. Но я отказываюсь верить, что она исчезла. Временами я замечаю, как она поблёскивает в разломах.