Пылающий мир

Марион Айзек

— Электричество, — говорит Гебре. — Водопровод. Органы правопорядка. Толп нежити — ноль.

Гейл вздыхает и поднимает рюкзак с грязной травы, когда очередь продвигается вперёд.

— Да-а.

— Они не отправят нас в спасательный отряд. Там тысячи детей, им нужны учителя.

— Надеюсь, здесь больше вакансий, чем было в Юте-Аризоне. Моя докторская степень не даёт мне права преподавать техобслуживание винтовок.

— Гейл, Гейл, Гейл, — говорит Гебре, жестом указывая на разрушенные высотки за забором. — Это Нью-Йорк.

Мальчик смотрит на своих опекунов

через тёмную пелену. По их просьбе он снова прячется за очками Ray-Bans. Он не разговаривал с того времени, как они отговаривали его от Вашингтона, но молчит не потому, что зол. Он мог уйти от них, если бы захотел, и закончить путешествие в одиночку, но остался. Он пошёл за ними сюда, в этот тонущий остров отречения, склонив ухо к какому-то непонятному предложению голоса, идущего из глубоких залов Библиотеки шёпотом бесчисленных страниц.

— Что думаешь, Ровер? — спрашивает Гебре. — Хочешь ходить в школу? Я могу преподавать тебе военное дело и формы правления, а Гейл — кварки и бозоны. Всё самое бесполезное!

Мальчик не слушает. Он смотрит на юг, вниз по Канал Стрит, на процессию белых фургонов. Мальчик видит мрачные лица водителей и силуэты пассажиров. Он вглядывается в тонированные окна, пытаясь проникнуть сквозь стёкла.

— Возраст и навыки, — говорит таможенник, приближаясь к Гебре с блокнотом.

— Мне сорок три, — отвечает Гебре. — Гейлу тридцать четыре, а Роверу… десять.

— Я преподавал квантовую физику в Университете Брауна, — говорит Гейл. Таможенник равнодушно смотрит на него.

— Мы не нуждаемся в…

— Прикладную квантовую физику, — вставляет Гебре, улыбаясь. — Он может… проектирование лучше пуль?

Гейл холодно смотрит на таможенника. Тот делает отметку в блокноте.

— А ты? — ворчит он, не поднимая глаза на Гебре.

— Техническое обслуживание оружия, — говорит Гебре, продолжая улыбаться.

— Мой муж такой скромняга, — отвечает Гейл, сдерживая злость. — У него есть докторская степень по мировой истории.

Гебре вздыхает.

— Хорошо, да, я историк. Но я отлично чищу М-16.

Таможенник смотрит в пространство между ним и Гейлом. Делает ещё одну пометку в блокноте.

— Хорошо, подберём вам что-нибудь. В Спасении всегда есть вакансии. Гейл и Гебре обмениваются взглядами.

— А что насчёт мальчика, он… Таможенник роняет блокнот.

Мальчик пристально смотрит на фургоны, которые ожидают перед служебными воротами. Солнцезащитные очки остались в руке. Его нереальные глаза становятся больше в попытках просверлить тонированное стекло фургона и увидеть людей внутри, потому что в сегодняшнем улове агитаторов и отстающих есть сигнал, маяк, будто кто-то пытается ему что-то сказать.

А пытаемся ли мы сказать ему что-нибудь? Говорим ли мы сейчас с ним? Книги разговаривают тогда, когда их читают, и только читатель знает, что они сказали.

Плечо мальчика сжимает рука.

— Я поймал ещё одного без категории, — говорит таможенник в рацию. — Несовершеннолетний. Золотая радужка. Отправляю его вам.

— Отпусти его! — кричит Гебре.

— Он заражён, — говорит таможенник. — Его заберут в наше учреждение

и позаботятся о нём.

Из таможенной будки выходят трое охранников и отталкивают Гейла и Гебре в сторону.

— Пожалуйста, не делайте этого, — говорит Гебре. — Он не Мёртвый.

— Без категории изучаются в рамках новой программы управления чумой, — говорит таможенник. — Ваш мальчик поможет миру снова стать безопасным.

Мальчик слушает голоса своих опекунов. Когда мрачные люди ведут его за забор, они становятся всё громче, меняются от умоляющих к требовательным и отчаянным. Последнее, что он слышит, звучит как обещание:

— Мы найдём тебя! Мы не бросим тебя с ними!

Он спрашивает себя: каково соотношение? Трое плохих людей утаскивают его от двух хороших, значит, зла больше, чем добра? Есть ли в отношении человечества какой-нибудь консенсус?

Он ловит взглядом последний фургон. Видит рябую поверхность оконного стекла, пузырьки кремнезёма и частицы пыли, похожие на горы. Но его внимание направлено на темноту внутри. Он видит знакомый силуэт, тень позади тени, вызывающий тусклое воспоминание о теплоте. Затем трое плохих людей утаскивают его прочь.

Глава 26

Я

ПЯТНО.

В моей камере появилось новое пятно.

Мой сокамерник — он только ухмыльнулся, когда я спросил, как его зовут, будто я не достоин даже этого, — оставил за время своего пребывания много пятен. Я наблюдал, как он писает через решётку на охранников в холле. Я наблюдал, как его рвёт на пол после того, как он выпил какую-то тухлую смесь из фруктов и чистящих средств. Я старался не смотреть, когда он мастурбировал в своей койке, похрюкивая, толкаясь и представляя какую-то грудастую аберрацию, способную доставить удовольствие стволу его головного мозга.

Однако, он не всегда пользовался только своими жидкостями. Иногда моими. Он разбрызгивал мою кровь кулаками и ногами, а иногда, когда у меня был плохой день, и моя голова была забита угасающими воспоминаниями и пугающим осознанием того, что я не смогу прожить жизнь, какую мы себе создали, пропущу все этапы и умру, — в такие дни он ловил меня и размазывал по бетону мои слёзы вперемешку с кровью.

Мой сокамерник нарисовал множество пятен, но сегодня он создал шедевр, перекрывший все его предыдущие попытки. Он полностью закрыл их собой, разлившись по всему полу.

Когда мир снаружи начал рушиться, тюремная охрана стала слабее. Появилась возможность приобретать карандаши, например, для рисования, ведения дневников и прочих терапевтических выражений.

Дверь клетки распахивается, и ко мне приближаются ботинки. Видеокамера в верхнем углу смотрит на моего сокамерника, лежащего ничком. Я не могу думать ни о чём более абсурдном, чем о наказании, которое случится здесь, в месте, единственной целью которого является удаление опасных людей из общества. Ну, одного я удалил. Пусть Господь накажет меня за то, что я опередил его, но здесь, на Земле, меня нужно похвалить за мою практичность.